Мирон. Как бы то ни было, тогда тем более понятно, что грусть это вред, потому что от шторма тоже вред. Грусть мне досталась после перемен. Вывод — перемены вредят.

Катя. Как ты можешь знать про вред и не знать про грусть? Так или иначе, нет худа без добра.

Мирон. Не понял.

Катя. Да, грусть это может и нехорошо иногда, но зато ты больше узнал и сам понял, что это такое. Рано или поздно она пройдёт, а ты стал опытнее.

Пауза.

Мирон. Как вас зовут?

Катя. Катя. Может на “ты”?

Мирон. Как это?.. Нет, я не хочу с вами на “ты”. Вы… другая. Я вас не знаю. Так или иначе… Что-то меняется в моём мире, Катя.

Из дома внезапно выходит Александр. Они с Катей несколько секунд смотрят друг на друга, затем Катя вбегает в дом.

Мирон. Отец! Ты тоже пришёл посмотреть со мной на море? Такой штиль хороший. Пока я смотрел, пришла эта женщина. Странно, я думал, что нашим гостем будет мужчина.

Александр. Да… Нет, не отвлекай меня, я пришёл поговорить с тобой. Что стало с твоей комнатой? Зачем ты превратил её в хаос? Для чего нарушил закон? Ты ведь знаешь, что это влечёт за собой страшные последствия. Я так думаю, ты нарочно всё это сделал. Мирон… Разве смысл нашей жизни в том, чтобы перечить Вселенной? Скажи мне, этому ли я учил тебя все эти годы? Я столько времени передавал тебе все свои знания, так бережно знакомил тебя с миром, чтобы ты взял и… и даже не посоветовался со мной. Ни слова мне, ни слова Бажену. А дальше что? Перестанешь рисовать? Или может спрячешь свои научные труды? Или…

Мирон. Не надо говорить такие вещи, пожалуйста!

Александр. Или уйдёшь в лес?

Мирон. Нет, отец, нет.

Александр. Ты уже взрослый человек, но почему-то решил, что Вселенная — мелочь. Ты начинаешь меняться.

Мирон. Послушай, мне просто было грустно! Я не знал, куда себя деть, на меня столько сил навалилось, я стал двигать вещи…

Александр. Что ты сейчас сказал?

Мирон. Я стал двигать вещи.

Александр. Нет, ты что-то сказал до этого.

Мирон. Мне было грустно, отец. Нана ушла.

Александр. Я понял тебя. Нет, Мирон, ты ошибаешься, тебе не могло быть грустно. Ты был рад за Нану и поэтому волна сил накрыла тебя, а это даже звучит логичнее, сам подумай. Грусти давно не существует и настолько давно, что многие забыли про такое слово, никто не должен говорить его.

Мирон, колеблясь. Скорее всего ты прав, отец. Не знаю, что на меня нашло.

Александр, обняв сына. Я хочу для тебя только лучшего.

Мирон. Я знаю. Я верю.

Александр. Не переставляй больше вещи в нашем доме.

Мирон. Хорошо.

Александр. У всего своего место.

Мирон. Я понял.

Выходит Бажен, хлопнув дверью. Он сдерживает злость за улыбкой.

Бажен, саркастично. Август! Людей утешение, простое решение, возможность надежды. Горжусь! Горжусь нашим Мироном за столь смелый поступок. И кто только надоумил тебя? Что это вы тут?

Александр. Мы уже поговорили об этом.

Бажен. Хочешь сказать, что моя помощь здесь не нужна? Стало быть, так. Тогда мне нужна ваша помощь.

Мирон. Для тебя что угодно, Бажен.

Бажен, смутившись. Тут картофель.

Бажен берёт ведро с крыльца и ставит его посередине, чтобы все посмотрели внутрь.

Александр. Боюсь, я тоже не знаю, как с этим обращаться.

Мирон. Я знаю, я был на кухне, когда Нана готовила нам еду, я видел. Тут в ведре есть нож, нужно убрать этот грязный слой… таким образом. Видите?

Александр. Осторожнее с ножом, Мирон, он может быть слишком острым.

Мирон. Но я ведь не картофель.

Александр забирает нож из ведра.

Бажен. Что ты делал на кухне? Зачем мешал Нане?

Мирон. Я не мешал, я только смотрел и всё! Мне нравится кухня, она не такая, как все комнаты, там почти нет дерева и всё, как в ванной, в плитке, из чего я сделал вывод, что это две особенные комнаты. Комнаты душевного уединения!

Александр издаёт смешок.

Сосредоточенность человека находится на своём пределе, так что душа может отделиться от своего тела, чтобы наполниться силами… Только это я ещё не проверял до конца, однако плитку внёс в свои документы. Попробуйте почистить картофель сами, это не так трудно. Нана говорила, что слой должен быть тонким, чтобы больше мякоти можно было приг… ой. Ну, она сама с собой иногда говорила и я услышал. Она не мне говорила.

Бажен. Снова замечательная мысль нашего юного друга, что ж. Отнесём ведро на кухню и ты мне подробнее расскажешь, как чистить картофель и про какой слой говорила Нана.

Мирон с ведром уходит в дом.

Александр. Кажется ты забыл, что теперь у нас есть человек, который сможет очистить несчастную картошку. Зачем мы тогда нанимали Екатерину? Стареешь, дружище.

Бажен. Я просто не доверяю ей. Вдруг решит отравить? Или ещё что хуже.

Александр. Зря ты так, она здесь до смерти напугана, так что я думаю, что она сейчас уж точно этого не осмелится. А ещё глаза у неё добрые.

Бажен, смеясь. Скажи ещё, что раз она документы подписывала правой рукой, так она вообще добрейшее существо в мире! Надо ведь было ещё додуматься Мирону до такого… Ты-то меня не смеши. Я думаю, она вся из себя испуганная, потому что что-то задумала. Боится теперь, что раскроют. Вот как я думаю.

Александр. Ну, всё конечно может быть…

Бажен. А я тебе о чём!

Александр. И всё-таки… Мне немного жаль мальчика из-за этого запрета разговаривать с другими людьми. Это ведь ничего не изменит, он будет говорить, и ты это понимаешь. Может мы хотя бы смягчим закон?

Бажен. Это не мои проблемы, если ты не понимаешь очевидных вещей.

Александр. Давай без этого.

Бажен. Запретный плод сладок. Смоделируем ситуацию: Мирон на примере запрета говорить понимает, что его ожидания не оправданы. Шокирующей информации он не получает. Далее осознаёт, что запретное просто бесполезно, потому исключено из жизни. Это проецируется на запрет уходить из дома. В итоге мальчик в безопасности, а мы просто наблюдаем за спектаклем.

Александр. А ведь твоими устами было сказано, что доверия к Екатерине у тебя нет, тогда откуда уверенность, что она не даст ему той самой “шокирующей информации”? Если по Нане было понятно,