дубовую спинку дивана.

Дама всполошилась:

— Вот видишь, мальчик, что ты наделал? Дети больны, а ты пристаёшь!

Но разве Шурка приставал? Он и не думал приставать. Глядя на Мику с Никой, он и сам чуть не заревел, да тут вошли радостные папа с Ладушкиным.

Папа вынул трубку изо рта, весело сказал:

— Здрасьте!

— Тс-с… — шепнул Шурка. — Тут больные.

Папа пригнул голову, повторил шёпотом:

— Здрасьте! Это вы из Синеморска?

— Боже мой, конечно, мы! Ох, неужели я вижу таксистов! — обрадовалась Дама и застрекотала чаще швейной машинки: — Знаете, как хорошо, что вы приехали; знаете, нам надо к знакомой молочнице; знаете, а у меня дети; знаете, а у детей зубы… знаете-знаете, знаете-знаете!

Насилу папа выбрал момент и сказал:

— Мы не такси, мы прикатили тележку.

— Такси в городе нет, мы прикатили для вас отличную тележку, — повторил почтальон.

— Фи! — сразу остановилась Дама. — Так я и знала! Мы попали в ужасную глушь. — Но тут же опомнилась и начала командовать: — Мика, Ника, успокойтесь! Носильщики, выносите вещи, что же вы встали?

Папа с почтальоном переглянулись: «Вот здорово! То за таксистов нас принимают, то за носильщиков», — и потащили пакеты, коробки, кульки на улицу.

Там стояла садовая тележка. Оглобельки и колёса у неё были скрипучие, расшатанные, но она ещё верно служила для всяких полезных дел.

— Если дети больны, их можно посадить наверх, — любезно предложил папа.

— Нет, нет, что вы! На этой колымаге бедняжек растрясёт.

— А мы сядем. А у нас болят зубы. И мы пешком не пойдём, — заявили Мика с Никой. Они распихали пакеты по сторонам и взгромоздились на тележку.

Папа с Ладушкиным взялись за оглобельки, тележка покатилась.

Когда выехали на Сапожную улицу, вымощенную камнями, экипаж затрясло. Но Мика с Никой ухватились за края, реветь не стали, только принялись жалобно охать.

В сапожных мастерских раздавались голоса:

— Что это за оханье? Что это там за клохтанье на улице? А ну, тот, кто сидит у окошка, выгляни да посмотри — не больную ли курицу к ветеринару везут?

Тот, кто сидит у окошка, выглядывал, отвечал:

— Нет, не курицу. Это какие-то зарёванные ребята на тележке едут!

Сапожники принимались хохотать, но Дама на этот смех и внимания не обращала. Она рассказывала папе, какие Мика с Никой слабенькие, какие нервненькие, и почему она привезла их в Даль-городок.

— Вы знаете, они всё время плачут. Вы понимаете, они всё время рыдают. А у вас в городке топлёное молоко, от которого дети улыбаются. Правда, в городке такое молоко?

— Правда, только его надо пить прямо с огня, горячим, — отвечал папа.

— А ещё лучше холодным, прямо из погреба! — вторил почтальон.

Шурка слушал этот разговор и думал: «Напрасно я обиделся на больных людей».

Но вот булыжная мостовая кончилась, тележка свернула за угол. Впереди показался высокий тын с воротами. На жёрдочках тына висели вверх дном пустые кринки, а дальше, за тыном, стояла большая изба.

Из ворот выглянула весёлая молочница, закивала, приглашая войти:

— Милости просим, заходите, заходите. По вашему заказу молоко стоит в печке, но есть и в погребе на льду. Пейте, какое хочется!

— Прекрасно. Мы будем пить и то, и другое, — ответила Дама, раскрыла кошелёк и зашуршала бумажками.— Сколько с меня за перевозку?

Папа даже покраснел.

— Нисколько! Мы ведь не за деньги, мы просто так. Мы очень любим синеморцев.

Папа почесал трубкой лысину и смущённо добавил:

— Мы сами некоторым образом приморские жители. У нас тоже есть море, Цветочное. Только мы сомневаемся: схоже оно с настоящим или не схоже. Вот бы вы пришли да и посоветовали нам что-нибудь, а? — ласково посмотрел он в розовое лицо Дамы.

— Да, да! — подхватил почтальон Ладушкин. — У них есть Цветочное море! Пожалуйста, сходите, посмотрите.

— Ладно, — согласилась Дама. — Вот Мика с Никой напьются молока, так и быть посмотрим. Но за перевозку надо рассчитаться.

Она взяла самый большой кулёк и вынула целую горсть конфет с фантиками и без фантиков. Шурка подставил подол майки. А пальцы Дамы начали почему-то разжиматься, разжиматься, конфеты с фантиками стали падать обратно в кулёк, и щедрая горсть постепенно превратилась в щепотку.

— Угощайтесь! — сунула Дама в Шуркин подол три слипшихся леденца. Сунула, подхватила пакеты и повела Мику с Никой в избу.

А почтальон Ладушкин достал карманные часы, приложил их к правому уху, послушал, встряхнул и приложил к левому уху…

Прикладывал, прикладывал, слушал, слушал, посмотрел на высокое солнышко, сказал: «Ого!» — и помчался разносить письма.

Глава четвёртая

ЧУДЕСНЫЕ СЕМЕЧКИ

В красном домике поднялся переполох.

Шурке мама сказала:

— Намочи вихры, причешись как следует. Да не забудь умыться, не то гости подумают, что ты с цыплятами клевал, — а сама включила утюг и принялась гладить новое платье с вышитыми корабликами.

— Только бы не осрамиться. Где папа? Пусть наденет праздничный костюм в клеточку.

Папа бегал по цветочным берегам, поправлял каждый лепесток, каждый листик.

Воробьи, которые жили за карнизом крыши, и те волновались. Они прыгали вокруг папы, помогали как могли. Два воробья хватали с разных концов одну травинку, тянули в разные стороны. Толку от этого было мало, но зато шуму — хоть отбавляй!

И вот, когда все насуетились до упаду, в калитку вошли Мика, Ника и Розовая Дама.

— Добрый день! — выбежала мама навстречу. Она пропустила гостей вперёд, сняла колпак и принялась теребить помпон, как ромашку: понравится — не понравится, понравится — не понравится…

Папа от переживания вздохнул и показал на цветочные волны:

— Вот это и есть наше море. Проходите, смотрите, не стесняйтесь.

— Да мы и не стесняемся! — ответила Дама и принялась нюхать цветы.

А Мика с Никой пораскрывали рты.

И не произнесли ни звука.

Они уставились на зелёный пароход, захлопали ресницами.

Тут над волнами пролетел ветерок, чайки закачались, пароход словно бы поплыл.

Братья переглянулись. Мама шепнула Шурке:

— Нравится!! Наше море им нравится.

А Розовая Дама всё ниже нагибалась к цветам, всё нюхала, всё ворковала:

— Ух, какой дух! Лучше чем в парикмахерской! — Кончик