Она приехала поздно, около двенадцати, открыла дверь своимключом и устроилась на кровати, поджидая меня. Я в это время блаженствовала вванной и громко пела (странное дело, как только оказываюсь в воде, так сразутянет что-нибудь исполнить). Из комнаты полились звуки шубертовской «Аве Мария»и достигли моих ушей, я натянула халат и прошлепала в комнату. От родителей мнедосталась трехкомнатная «хрущевка», из которой я, по мнению близких, сотвориланечто несусветное. С моей точки зрения, получилось занятно: внутренниеперегородки были снесены и перестроены, в результате чего получилась большаякухня и большая комната с аркой. Беда в том, что придать всему этому пристойныйвид все руки не доходили. Я мнила себя гением дизайна, идеи появлялись иисчезали, и за два года я так и не смогла на чем-либо остановиться. Алька невыдержала и сделала в моей квартире ремонт по своему усмотрению, пока яотдыхала в Крыму. Тона она предпочитает светлые, а обои дорогие. В результатеподобных пристрастий квартира стала напоминать сугроб в погожий январскийденек. Я пришла в ужас, сказала «спасибо», а потом махнула на все рукой:заниматься переклейкой обоев мне было лень. С обстановкой тоже вышла неувязка,«сугроб» все портил: старая идея не годилась, а новые не спешили появляться, ипока в комнате стояла огромная кровать (ручной работы с инкрустацией) — подарокмужчины средних лет с золотыми руками, который до сего дня повторяет с тоской,глядя на меня: «Надежда умирает последней». Так как живу я на втором этаже,Алька купила шторы на окна (белые, разумеется) и два огромных ковра, один настену, другой на пол, потому что она вечно мерзнет, а тапок у меня не сыщешьднем с огнем.

Алька сидела на кровати, слушала Шуберта и смотрела на меняс томлением. Потом предложила:

— Может, купить тебе диван?

— Не надо, — испугалась я.

— Люди приходят, а сесть негде.

— Почему это? На полу полно места, а для удобства естьподушки, шестнадцать штук. Больше народу квартира все равно не вместит.

Алька махнула рукой, перевела взгляд на люстру, вздохнула исказала:

— Дело есть.

Я растянулась на кровати, сунув под голову подушку, и ленивоспросила:

— Какое?

— Важное. У моего завтра свободный день. Прикинь?

Я прикинула: такое, судя по Алькиным рассказам, случалосьнечасто.

— Хотим закатиться ко мне на дачу.

— Дело хорошее, — кивнула я, ожидая, что последуетдальше; надо полагать, я буду в группе прикрытия вешать Витеньке лапшу на уши иследить за тем, чтобы ситуация не вышла из-под контроля.

— Мне завтра надо на фабрику ехать, стокилометров, — нахмурилась Алька. — Люди ждут.

— С любимым поедешь? — спросила я, а онаразозлилась:

— Драгоценное время терять?

— Неужто не поедешь? — ахнула я и дажеприподнялась на локте, заглядывая подружке в глаза: пренебрежение к работе —что-то новое, не иначе как безумства любви приобрели опасный размах.

— Слушай, съезди ты, — предложила Алька, а я вответ выпучила глаза:

— Как это?

— Очень просто, на машине. Приедешь, посмотришь, снародом пообщаешься. Эта встреча ничего не значит, все уже решено, понимаешь?

— Понимать-то я понимаю, но людям вряд ли понравится,что ты кого-то вместо себя послала, да и Витька может об этом узнать изаинтересоваться.

— А ты скажешь, что ты — это я.

— Что ж они, совсем дураки? — не поверила я.

— С их директором мы общались только по телефону,виделись однажды, два года назад, мельком. Не думаю, что он меня хорошозапомнил. Наденешь мой парик, нацепишь очки, возьмешь мою машину. Я с утрапредупрежу, чтоб тебя встретили. А если Витька туда позвонит, ему подтвердят,что я на месте. Хочется спокойно и без суеты побыть наедине с любимымчеловеком.

— А если они начнут меня расспрашивать о чем-нибудь?

— Ты ж не дура, выкрутишься.

Я посмотрела на Альку и засмеялась. В целом идея выгляделазабавной: отчего ж не выступить в роли Хлестакова, или, точнее, Хлестаковой?Алька вышла в прихожую, а вернулась с сумкой.

— Вот парик. Напяливай.

Следующие полчаса мы вовсю развлекались. В Алькином парикецвета воронова крыла я выглядела необычно и даже загадочно. Но похожей на Алькуотнюдь не стала, поэтому она нахлобучила мне на нос свои очки с темнымилинзами. Мы еще немного помудрили и пришли к выводу, что маскировка вполнесгодится, в конце концов, мало кому придет в голову придираться к моейвнешности.

— Блеск, — хмыкнула Алька, облобызала меня инаправилась к двери.

— Эй, — всполошилась я. — А если Витька ивпрямь позвонит?

— Вещай моим голосом, — ответила подружка идобавила: — Машина под окнами, ключи в кухне, на столе. — И удалилась.Таким вот незатейливым образом я оказалась в роли важной дамы.

День, поначалу пасмурный, вдруг разгулялся, солнце светилоярко, и щеголять в парике по такой погоде — значило бы не любить себя. Япритормозила у обочины, сняла его, швырнула в сумку и, достав зеркало, придаласебе привычный облик. Еще раз позвонила Альке с тем же успехом, и отправиласьдальше. Вот тут-то и начались мои неприятности. Машина вдруг повела себя оченьстранно: я давила педаль газа, а красавица «Ауди» двигалась нехотя, точночто-то ей мешало, потом начала подозрительно дергаться, а под конец и вовсевстала как вкопанная. Я вышла из машины и сделала, что могла: дважды обежала еепо кругу, заглянула под капот и пнула переднее колесо. Но даже после этогомашина не пожелала трогаться с места. Это выглядело тем более невероятным, чтомашина была новой, и Алька, между прочим, никогда на нее не жаловалась. Ячертыхнулась, а потом и приуныла. По здравом размышлении выход был один: найтиАльку, и пусть она сама разбирается со своей техникой. Я с надеждой снова набраланомер и даже попросила неведомо кого: «Помоги мне, а?» Но чуда не произошло,подружка не пожелала ответить, а машина завестись. Вот так всегда: если деньначнется удачно, значит, закончится неприятностями. Бессмысленно провоевав смашиной еще минут двадцать, я произнесла несколько затейливых фраз, обращаясь кее совести, и вышла на дорогу, в надежде обрести сострадательную душу в лицекакого-нибудь водителя.