своим вкусом и оформительским даром, считалась специалистом по реконструкции эпохи, бижутерии, изобразительному искусству, да и вообще была, возможно, самой известной в мире женщиной-антикваром. Как это случилось? Это случилось, мрачно размышляла она, потому что она сама этого захотела, потому что она твердо решила сделать карьеру, безоглядно жертвуя всем, безжалостно закаляя свое юное робкое сердце невероятными трудностями и беззастенчивостью. Она хотела любой ценой стать кем-то. Что ж, она этого добилась. Она реализовала свои амбиции, но, боже, каким пустым оказалось это ее тщеславие!

У ее локтя зазвонил телефон. Кэтрин машинально, усталым движением подняла трубку, поскольку одним из осложнений ее жизни стала необходимость постоянно пребывать во власти этого устройства.

Это была мать, звонившая из Уимблдона, с уютной виллы, в которой Кэтрин поселила ее пять лет назад.

– Наконец-то, Кэтрин. – В голосе старой миссис Лоример слышались скорбь и долготерпение. – Что ж, на этот раз мне, как ни странно, повезло. Похоже, в эти дни мне никак до тебя не дозвониться. Похоже, у тебя никогда не бывает минутки поговорить со своей бедной старой матерью. Никогда, никогда!

– Разве я не звонила тебе вчера вечером, мама? – набравшись терпения, спросила Кэтрин.

– Ну и что, если и звонила? – раздраженно ответила пожилая леди. – Алло, алло! Ты меня слышишь?

– Да, мама, я тебя слышу.

– Хорошо, тогда не вешай трубку. Мне нужно многое тебе сказать. Просто подожди минутку. Я записала это на клочке бумаги. А теперь, где мои очки? Господи, они на мне! Итак, первое – ты приедешь ко мне на эти выходные с Нэнси и ее новым молодым человеком?

– Да, мы приедем.

– Отлично, моя дорогая. А теперь слушай! Я хочу, чтобы вы привезли мне кое-что из мелочей: шерстяных ниток, миндаль в сахаре, шоколадный торт и какой-нибудь новый хороший роман. Не забудь, Кэтрин, особенно про миндаль в сахаре – ну, какой ты покупаешь мне в «Фортнуме». О, и пока я не забыла, заодно можешь купить там и пасту из анчоусов. Я люблю намазывать ее на тосты. Почему-то с анчоусами так уютно пить чай у камина зимним вечерком. И послушай, Кэтрин, ты слышишь меня, дорогая? Мне нужна для новой шали трехниточная серая шерсть, если я случайно упустила это.

Кэтрин, терпеливо слушавшая ее, теперь слабо улыбнулась:

– Хорошо, мама. Я выполню твои приказы.

– Ну уж и приказы! – В старческом голосе зазвучали нотки обиды. – Ты укоряешь меня за то, что я прошу о каких-то простых вещах первой необходимости! Ну как же можно, Кэтрин, так выговаривать своей бедной старой матери, это выше человеческого понимания. Если бы твой отец был жив…

Услышав знакомое обращение к смерти, Кэтрин быстро взяла себя в руки. Она поспешно сказала:

– Успокойся, мама. Ты же знаешь, я ничего такого не имела в виду.

Пауза.

– Ты не сердишься на меня?

– Конечно нет, мама.

– Что ж. – В трубке раздался тихий вздох умиротворения. – Ну тогда все в порядке. Ты меня слышишь? Алло, алло, эта наглая девица на телефонной станции снова собирается нас прервать. Спокойной ночи. Да благословит тебя Бог, моя дорогая. И не забудь миндаль в сахаре.

Покачав головой, Кэтрин положила трубку. Хотя ее дорогая мама жила более комфортно, чем когда-либо в своей жизни, имея собственный дом и все, что ей требовалось, тем не менее у нее было постоянное чувство, что с ней дурно обращаются. Ей нравилось быть обиженной. Подчас она не знала в этом никакой меры.

Но сейчас, торопливо глянув на часы, Кэтрин решительно выбросила из головы все свои тревоги. Встав, она пошла в ванную и открыла краны. Хотя ей совсем не хотелось выходить из дома этим вечером, ничто в мире не заставило бы ее огорчить Нэнси. Она быстро разделась, небрежно разбросав вещи, и шагнула в ванну.

Приходя в себя в чистой и теплой, без ароматизаторов воде, она подумала о своей племяннице, и хмурое выражение на ее лице инстинктивно исчезло, а губы изогнулись в нежной улыбке. Она обожала Нэнси, дочь своей старшей сестры Грейс, которая против воли матери вышла замуж за Джо Шервуда, счастливо прожила с ним пятнадцать лет, а затем оправдала забытые пророчества и дурные предчувствия, мгновенно и бесславно погибнув вместе с ним в автомобильной катастрофе на Грейт-Уэст-роуд. С того трагического дня Кэтрин взяла на себя все заботы о Нэнси – тогда долговязой четырнадцатилетней девочке: проявляла к ней всяческое внимание, дала завершить образование, позже помогла ей учиться в Школе драматического искусства, даже снисходительно уступив двенадцать месяцев назад ее настоятельному желанию пойти на сцену. Тем не менее, несмотря на этот подвиг преданного служения, Кэтрин была резка с теми, кто намекал, что она избаловала свою племянницу. Самая чудесная и самая дорогая девочка на свете, Нэнси ни в чем не знала отказа.

Кэтрин казалось странным думать о ней как о взрослой сейчас, когда она вернулась с Ривьеры и невозмутимо объявила о своей помолвке. И все же это было хорошо; что может быть лучше – быстро все устроить, наслаждаться с мужем и детьми самым прекрасным, что только есть в жизни. Вот чего она желала Нэнси, и сейчас по какой-то странной причине она желала этого более, чем когда-либо.

Встав, Кэтрин быстро растерлась грубым полотенцем, так что ее тонкая белая кожа засияла в ответ. Подсознательно она не могла не испытывать благодарность за свое здоровое тело, без которого она никогда бы не выдержала тягот и ударов последних нескольких лет.

Она одевалась медленнее, чем обычно, выбрав платье, которое купила во время своего последнего визита в Париж. Обычно одежда не имела большого значения для Кэтрин. Она честно признавалась себе, что у нее нет ни повода, ни времени для блестящего оперения, и часто она действительно выглядела совершенно непрезентабельно, что обычно с улыбкой принималось за каприз богатой, успешной женщины. Но этим вечером, собираясь с силами, она почувствовала, что ради Нэнси у нее должен быть достойный вид.

В половине девятого, глядя в маленькое зеркало «Воксхолл» на туалетном столике, она была уже готова и, рассматривая свое отражение, решила, что, несмотря на беспокойный день, выглядит вполне прилично. Под глазами наметилось несколько морщинок, но цвет лица, лишенного всякого макияжа, был свежим и приятным. А нежный цвет губ, контрастирующий с белизной зубов, свидетельствовал о чистой и энергичной крови.

Снаружи дождь прекратился, и тротуары, высушенные пронизывающим ветром, приглашали к бодрящей прогулке. В такие вечера Кэтрин ничего так не любила, как выбирать для маршрута улицы потише, подставляя себя легкому ветру, когда щеки покалывало от ее собственных