идентичные черты, полиции пришлось перенести расследование в соседний город, так как была обнаружена очередная жертва. Её имя не раскрывают, но возраст, социальный статус, а также детали преступления — всё это присуще жертвам того, кого полиция Феникса назвала Тенью. Все нападения произошли вечером, свидетелей нет, преступник был в маске и в перчатках, поэтому не оставил никаких следов. Звонок из дома позади меня поступил вскоре после восьми часов вечера, когда женщину, проживающую здесь, обнаружили в крови и без сознания…

— Возле двери какие-то движения, — замечает Тревор.

— Нет! Пропустите меня! — молодую девушку, подростка, буквально оттаскивает от дома офицер.

Лиф направляет камеру на неё.

Она утыкается в грудь пожилого офицера, её плечи вздрагивают от всхлипов.

— Шайен! — раздается голос Тревора в ухе, отчего я даже подпрыгиваю. — Продолжай говорить. Лиф, камера на девочку.

— Эм, похоже… — лицо девочки искажается от боли, а я едва сдерживаю тошноту, подступающую к горлу, — эта девочка…

— Мама, нет… пожалуйста, мама! — её пронзительный крик разрезает тишину.

Словно очередная рана появляется в моей груди, угрожая выпустить старые чувства наружу.

Безэмоциональность. Оставайся безучастной, Шайен.

— Похоже, это дочь жертвы.

— Дайте мне взглянуть на неё, — девочка умоляет полицию. — Господи, пожалуйста.

Боль девочки добирается и до меня, сердце мгновенно сжимается. Горло словно пережимают. Двери скорой распахиваются, как только выносят носилки.

— Мамочка!

Насколько могу, я игнорирую девочку и пытаюсь продолжить.

— Похоже…эм…они…

— Нет! — девочка бросается к носилкам, и только в это мгновение я замечаю на них женщину, накрытую белой простыней. Полностью. Даже лицо.

О, Боже! Она мертва.

И снова голос Тревора в ухе.

— Она мертва! Снимай её!

Желудок скручивает.

— Говори! Шайен!

Я киваю.

— Мы видим, какая трагедия произошла…эм…с…

Девочка снова бросается к телу. Полиция как может оттаскивает её, пока она продолжает брыкаться и звать маму. Я перестаю дышать от нахлынувших воспоминаний. Я была как она. Потерявшая контроль над телом, дерущаяся и пытающаяся выместить всю ту боль, что чувствовала. Душераздирающая паника, внезапный холод, покрывающий полыхающую кожу, а ещё неконтролируемый озноб и ужас — всё это обрушивается на меня, как и в тот день, когда я потеряла маму.

— Шайен! Поговори с ней! — от непринужденности голоса Тревора вскипает кровь, приходя на смену леденящей душу панике. — Это же, бл*дь, великолепно!

Лиф поворачивается для лучшего ракурса и бросает взгляд на меня, пытаясь вовлечь в процесс. Я поворачиваюсь, изучая девочку и вспоминая смятение, горе и всепоглощающую несправедливость.

— Пожалуйста, не умирай… — её гнев переходит в слезы опустошения, в такие ощутимые слезы опустошения, что они расшатывают моё сознание.

Я делаю шаткий шаг вперёд.

— Не умирай…

— Клянусь Господом Богом, Шайен, если ты не соберешься и не возьмешься за эту историю… это наш шанс. Слышишь меня, чёрт побери? Соберись, твою мать!

Я открываю рот, приказы Тревора в моем наушнике заставляют меня сделать это, но слов нет.

Я не могу.

Всё происходящее не имеет значения. Моя гребанная одежда, мечты стать журналистом на национальном канале, всё это блекнет на фоне такого знакомого горя этой маленькой девочки. Её слезы взрывают мой непоколебимый фасад и добираются до глубины души. Проходят мимо жизненно важных органов и окунаются в темноту, где я прячу всю ненависть, гнев и жестокость, с которыми ребенку приходится сталкиваться, когда он теряет единственного в мире родного человека.

— Шай… — орет Тревор.

— Я не могу, — слова вырываются с силой, которая сдерживается годами.

— Ты не можешь? Мы в эфире! Говори!

Свободной рукой Лиф рассекает воздух, а линза камеры прицеливается, словно оружие массового поражения. Я киваю головой, передавая единственное слово, что не могу вымолвить. Нет.

— Бл*дь! Она сдулась! — голос Тревора сотрясает от бешенства. — Лиф, быстро к ней!

Но Лиф рванул раньше, чем Тревор успевает договорить, и наводит камеру на лицо девочки.

— Нет! — стремление защитить её толкает меня вперед. — Оставьте её в покое, — я натыкаюсь на каменную россыпь, но это едва ли может меня остановить. — Вырубай камеру!

— Отвали, Шайен! Ты…

Я вырываю наушник и вклиниваюсь между девочкой и камерой.

Лиф замирает от изумления.

— Что за…

— Оставьте её в покое! — я хватаю камеру и с такой силой толкаю её Лифу в лицо, что он шлепается на задницу.

Звон от удара камеры раздается в ушах, а из-под брови Лифа бежит кровь, всё это говорит мне об одном. Моей карьере на телевидении приходит конец.

Пять лет жизни, уложенные в пару коробок, сейчас располагаются в моём Форд Ренджере. Никогда не думала о том, что у меня мало вещей. В этом есть смысл, наверно. Если это не одежда и не вещи для учебы, они бесполезны для меня. Последние пять лет жизни список моих потребностей ограничен кровом, сном, едой и достижением карьерных целей. Что угодно, лишь бы держаться подальше от городка, где я выросла.

Я уезжала из дома, имея огромные планы. Колледж, работа и отъезд из Пейсона так далеко, как только получится. И вот где я теперь: несколько месяцев после выпуска и за спиной 94 мили.

Не впечатляет.

Я с воодушевлением болтаюсь от одного небольшого канала к другому, переезжая из одной квартиры-студии в другую, готовая в любой момент сорваться и уехать, как только подвернется случай. Если он подвернется. Что после событий последней недели вряд ли произойдет.

— Уверена, что доберешься одна до дома? — Тревор наклоняется над моей машиной, с кофе в руке и в этих чертовых авиаторах, в которых он никак не походит на Маверика. Его стильные обесцвеченные волосы не развеваются на ветру, а бледная кожа вопит, что он тот, кто большую часть своего времени проводит в офисе за столом.

Возможно, сказывается то, что я выросла в маленьком городке, или то, что самым близким в жизни был мужчина, который делал все самостоятельно и любил выпить пиво, но его отглаженные шорты и бледно-лиловые рубашки, заправленные как у ученика частной средней школы, не вызывают у меня слабости в коленках. Он привлекательный, купается в женском внимании, но для меня он всего лишь удобен. Он не раскрывает мою внутреннюю секс-богиню, но и не совсем противен.

— Уверен, что тебе есть дело? — я захлопываю заднюю дверь сильнее, чем нужно.

— Дорогая… — вздыхает он громко.

Я инстинктивно сжимаюсь от этого глупого прозвища.

— Мне есть дело, но ты знала, что так будет.

Ни капли сострадания, ни намека на понимание причин моего поступка. Тревор один из тех бесчувственных парней, которые гордятся отсутствием эмоций и выступают за бесстрастные отношения, будь то бизнес или что-то ещё. Это немногое, что я знаю о нем вплоть до сегодняшнего дня.