Ирина Александровна продолжает разносить наши контрольные, а затем принимается объяснять решение самых сложных задач. Но я совсем ее не слышу и не вижу. Соболев в полуметре от меня так сильно давит своей мощной энергетикой, что мне хочется сползти под парту.

Он абсолютно невозмутим и внимает каждому слову учительницы, как будто пару минут назад не был готов наброситься на Никиту, словно хищник на добычу. Интереса ко мне не проявляет. Чего не сказать обо мне. Я до ужаса хочу рассмотреть татуировки новенького, да и его самого тоже. Хотя я достаточно разглядела Соболева, когда он вошел в класс и когда собирался драться с Никитой, но все равно непонятно откуда нагрянувшее любопытство к его персоне просто распирает меня.

Не выдерживаю и аккуратно поворачиваю в его сторону голову. У новенького черные, как смоль, волосы и слегка смуглая кожа. Не сильно, а как будто он провел день на пляже. Ровный нос, слегка выпирающий подбородок, а на щеках едва заметная легкая щетина. Он выглядит старше всех остальных ребят в классе.

Соболев, видимо, чувствует мой взгляд, потому что тоже слегка поворачивает ко мне голову. Сердце тут же делает сальто, а щеки начинают полыхать от того, что меня поймали с поличным. Мне бы уткнуться в свою тетрадь и сделать вид, что я записываю за Ириной Александровной, но я, как дурочка, продолжаю смотреть на новенького.

Никогда не думала, что бывают черные глаза…

— Кхм, — раздается с задней парты.

Резко оглядываюсь назад и натыкаюсь на мрачного Никиту. Мой парень злее черта и, похоже, сейчас прожжет во мне дыру. Быстро возвращаюсь к своей тетради и тут же принимаюсь переписывать примеры с доски, даже не вникая в их смысл.

А вот Соболеву «кхм» от моего парня ни по чем. Он продолжает рассматривать меня, не стесняясь. В сидячем положении платье немного задралось и оголило ноги в тонких капроновых колготках. Я почти физически чувствую, как он лапает меня взглядом. Щеки снова начинают гореть от стыда и снова мне хочется сползти под парту, а еще лучше убежать отсюда подальше.

Я слышу тяжелое дыхание Никиты с задней парты. Новенький все никак не отворачивается и продолжает рассматривать у меня любые части тела, которые ему хочется. Я натянута до предела, еще чуть-чуть — и взорвусь. От напряжения сводит позвоночник и становится трудно дышать.

Новенький, будто случайно, дергает левой рукой и задевает мою. Его кожа соприкасается с моей кожей всего на секунду, но ее достаточно, чтобы все мое тело прошибло разрядом тока.

С громким скрежетом я отодвигаю стул и подскакиваю на ноги, привлекая к себе внимание всего класса и учительницы.

— Извините, мне надо выйти! — громко объявляю и, не дожидаясь разрешения Ирины Александровны, пулей вылетаю из класса.

Как назло, чтобы выйти к проходу, мне надо было пролезть через Соболева и, клянусь, он специально коснулся моей ладони своей! Она теперь полыхает адским пламенем, пока я со всех ног несусь в женский туалет. Хлопаю дверью, залетаю в свободную кабинку, закрываюсь на щеколду и сползаю на пол по стенке.

Меня трясет озноб, а сердце заходится бешеным ритмом. Мысли лихорадочно проносятся в голове, по телу выступает испарина.

Этот новенький гребанный энергетический вампир! За каких-то минут двадцать рядом он высосал из меня все силы!

Рядом с ним страшно. Как будто он лев, а я антилопа, которую он хочет сожрать. Надо обходить его десятой дорогой. Больше никогда ни за что не позволю ему не то что сесть рядом со мной, а подойти ко мне ближе, чем на метр. А в самом крайнем случае попрошу маму перевести его в параллельный класс. Я никогда не пользовалась тем, что являюсь дочкой директора, но Соболев не оставляет мне шансов.

Просидев на холодном кафельном полу десять минут, мне кое-как удается восстановить душевные силы. Поднимаюсь на затекшие ноги, одергиваю вниз платье и выбираюсь из кабинки. Скоро уже звонок на перемену, и пора возвращаться в класс. Потерплю рядом с Соболевым считанные минуты и больше не позволю ему ко мне приближаться.

Умывшись холодной водой и промокнув лицо бумажными салфетками, я выхожу из туалета, но тут же цепенею. Все тело сковала новая волна ледяного ужаса.

Потому что напротив меня в пустом коридоре стоит новенький.

— Боишься меня?

Я молчу, чувствуя, как резко пересохло в горле.

— Не бойся, я тебя не обижу, — ухмыляется.

— Я не боюсь! — стараюсь произнести максимально уверенно, но дрогнувший голос меня выдает.

— Я же вижу, как ты трясешься.

Набираю в грудь побольше воздуха и говорю:

— Слушай, я не знаю, что у тебя на уме, но…

Новенький перебивает меня тихим смехом.

— Я не хотел тебя напугать, Белоснежка. Извини, что так вышло. Твой парень оказался немного неадекватным, но это я сам с ним потом обсужу. Меня сейчас больше твое состояние волнует, а то ты выглядела так, будто находишься при смерти. Ты точно в порядке?

— Я не Белоснежка.

Почему-то во всей его речи меня зацепило только то, что он назвал меня Белоснежкой.

— Ну а кто же ты? — и он проходится по мне наглым взглядом.

— Слушай, — набираюсь храбрости. — Я понимаю, что ты новенький и стремишься сразу заработать авторитет, но…

— У меня нет стадного чувства, — снова перебивает. — Я уже давно не заморачиваюсь такой ерундой, как авторитет среди себе подобных. Мне кажется, это что-то из мира животных.

— Как бы то ни было, пожалуйста, не подходи ко мне ближе, чем на метр. И да, место рядом со мной всегда занято моим парнем.

На этих словах я с гордо поднятой головой шагаю мимо Соболева по направлению к кабинету алгебры. Вот только сердечко все равно ёкает, когда я чувствую, как он провожает меня хищным взглядом. Зайдя в класс, я сажусь за одну парту с Никитой, стянув со своей тетрадь с ручкой. Ирина Александровна смеряет меня недовольным взглядом, но молчит. Одноклассники тоже воздерживаются от едких комментариев.

Дверь класса снова открывается и заходит новенький. Он садится на свое — то есть, на Никитино — место, демонстративно хмыкнув. Я беру под партой ладонь своего парня и крепко ее сжимаю. Никита не сжимает мою руку в ответ.

Ну же, Ник, успокойся! Я-то тут при чем?

Я продолжаю держать под партой руку своего парня, вот только почему-то смотрю не на доску с уравнениями, а на спину Соболева. Слегка ссутулившись, он записывает в тетрадь. Белая рубашка на его теле натянулась и через нее просвечивается черная татуировка на левой лопатке.

Вот для чего разрисовывать себя непонятно чем? Что это за дурацкая причуда — набивать на своем теле не пойми что?

Мой взгляд перемещается на профиль Соболева. И я просто залипаю, рассматривая его лицо. Сильное, мужественное, а не прыщавое, как у половины пацанов нашего класса.