обитате­лей гетто, а франкфуртский магистрат с жестоким упорством откло­нял все мольбы их о пропуске в христианские кварталы вне деловых часов, о дозволении подышать чистым воздухом в местах для прогу­лок. В воскресенье и другие христианские праздники ворота гетто по-прежнему запирались, и никто не пропускался в город, куда ев­рею можно было приходить только по делам. В 1786 году в одном из этих домов рабства родился будущий борец за политическую свобо­ду Людвиг Берне (Лейб Барух), который впоследствии описал свои детские впечатления во франкфуртском гетто в следующих, полных сарказма, строках: «Евреи жили на тесной улице, и этот кусок земли был несомненно самым густонаселенным на всем земном шаре... Они были предметом нежнейших забот со стороны своих правителей. По воскресным дням им не позволяли выходить из своей улицы, чтобы они не подвергались побоям со стороны пьяных. До 25-летнего воз­раста им не разрешали жениться, — конечно, для того, чтобы обеспе­чить им крепкое, здоровое потомство. В праздничные дни им можно было выходить за ворота лишь около 6 часов вечера; этим имелось в виду предохранить их от действия палящих лучей солнца. Публич­ные места для гулянья за городом были для них закрыты; их застав­ляли гулять по полю, чтобы пробудить в них любовь к сельскому хозяйству. Если шедшему еврею христианин кричал: «Mach Mores Jud!»— он должен был снимать шляпу; этим вежливым обхождени­ем должна была укрепляться любовь между двумя религиозными группами населения. По некоторым улицам города евреям никогда нельзя было ходить — вероятно потому, что там была плохая мос­товая». Обитателям гетто запрещалось показываться на улицах го­рода во время публичных процессий и торжеств; разрешения дава­лись в исключительных случаях. В 1790 г., в день коронации импера­тора Леопольда II, некоторым евреям милостиво выдавались из го­родской канцелярии пропускные билеты следующего содержания: «Предъявитель сего может быть отпущен из Judengasse в город в пред­стоящий день коронации, с тем чтобы он мог смотреть на торжество из (окон) какого-нибудь дома или с подмостков, но отнюдь не на улице» ...

В сравнении с Франкфуртом другой вольный город, Гам­бург, мог считаться прогрессивным. Союзная еврейская община в Гамбурге и Альтоне насчитывала около 9000 человек. Зажиточ­ный ее класс играл важную роль в хозяйственной жизни ганзейского города. «В деле расцвета торговли, — говорит один современник, — евреи (гамбургские) имеют немало заслуг. Они первоначально созда­ли вексельное и банковское дело и доныне регулируют денежный оборот. Они не уклоняются ни от каких гражданских повинностей, насколько они допускаются к их исполнению... И тем не менее даже зажиточный еврейский купец, внушающий уважение своей широкой деятельностью и личным характером, не имеет права жить в любой части города, где он находит удобное помещение. Он не может зани­маться свободной профессией или гражданской службой, а только обречен на занятие торговлей, и то с стеснительными ограничения­ми: ему нельзя держать открытую лавку, и он должен ждать, пока покупатели его с трудом разыщут, привлеченные дешевыми ценами товаров; ибо, чтобы иметь преимущество перед христианскими купца­ми в сбыте своих товаров, он вынужден довольствоваться меньшей прибылью... Отношение к еврею и христианину можно сравнить с отношением к двум вьючным животным: оба тянут воз, а когда до­ходит до кормления, одно получает овес, а другому предоставляется подбирать сорную траву у пашни».

Берлин тогда задавал тон всему прогрессивному обществу, но мы знаем, как жилось евреям в столице Пруссии. Прусские евреи томились в железных тисках фридриховского регламента 1750 года, который сковывал и естественный рост населения, и его экономи­ческую деятельность. Фридрих Великий до конца жизни сохранил свою неприязнь к евреям. Он зорко следил за исполнением законов, мешавших их размножению и свободному передвижению. Когда близкие ко двору банкиры Итциг и Эфраим просили короля о неко­торых льготах для евреев Бреславля (1778), они получили следую­щий ответ в виде королевской резолюции: «Что до вашей торговли, вы получите; но что вы приводите в Бреславль целые населения иудеев и хотите превратить город в настоящий Иерусалим — этому не бы­вать». Король ревностно охранял даже курьезы старого «законода­тельства» о евреях. На основании устарелого закона 1737 г., обязывав­шего всех женатых евреев носить бороду для отличия от христиан, Фрид­рих II отказал одному богатому еврею в ходатайстве о дозволении ему сбрить себе бороду. Неудивительно, что знаменитый Мирабо, по­сетивший Берлин в год смерти Фридриха (1786), назвал его регла­мент о евреях «законом, достойным каннибала» (loi digne d’un cannibale).

Преемник Фридриха II, Фридрих-Вильгельм II почувствовал же­стокость этого законодательства и в медовый месяц своего управле­ния выразил генерал-директориуму (министерству) свою волю: «...что­бы положение этой угнетенной нации было по возможности облег­чено». Поощренные добрым словом короля, старшины берлинской еврейской общины обратились к нему с прошением, «полным благо­говения и детской доверчивости» (6 февр. 1787). Здесь изображалось несчастное положение прусского еврейства, «стонущего под тяжес­тью непомерных налогов и не менее жестоким гнетом презрения». «И то и другое, — говорится в прошении, — унизило нашу нацию и препятствовало нам делать успехи на пути умственного развития, крупной промышленности и всего, что ведет к благосостоянию... От­резанная от всех источников пропитания, от ремесел, земледелия, всех видов государственной службы, наша колония имеет только одно средство заработка — торговлю, да и та обставлена многими огра­ничениями». Далее просители указывали, что и интересы государ­ства выиграли бы, если б «значительная колония, доселе погружен­ная в отчаяние, была более мягким обращением превращена в труп­пу полезных подданных». Смиренная просьба еврейских представи­телей заключалась в том, чтобы король назначил комиссию, кото­рая, совместно с уполномоченными от еврейских общин, рассмотре­ла бы действующее законодательство и выработала бы проект улуч­шения гражданского положения евреев.

Король удовлетворил просьбу и отдал в этом смысле приказ генерал-директориуму. Последний немедленно предписал еврейским общинам избрать из своей среды уполномоченных, которые пред­ставили бы комиссии «пожелания всего еврейства». 17 мая 1787 г. от имени «депутатов всех еврейских колоний прусского государства» поступила обширная записка для «Королевской комиссии по рефор­ме еврейского быта», которая тогда учреждалась при генерал-директориуме. В записке, где перечислены все установленные для евреев правоограничения, депутаты просили, чтобы при выработке проек­та реформ комиссия не исходила из сурового «Регламента» 1750 г., а составила бы, при участии еврейских депутатов, план реформ, «ос­нованный на началах терпимости и уважения к человеку».

Ближайшим результатом всех этих ходатайств была только отме­на позорного «лейбцоля» для евреев, прусских подданных (1787). На­значенная королем чиновничья комиссия получила от генерал-директориума инструкцию, пропитанную старым духом казарменной регла­ментации. В этой инструкции (10 дек. 1787) комиссии преподаны следу­ющие указания: «улучшение положения евреев должно находиться в точ­ном соотношении с их полезностью для государства»; ограничения в промыслах должны быть смягчены,