колонну… Вдруг перед глазами опять возникла яркая вспышка, рядом кто-то громко заскрежетал зубами, словно хотел раскусить броню. Дрожащий от злобы знакомый голос закричал: «У-у-у… гады! Раздавим, уничтожим всех, как мух!»

Рядом тяжело дышал смертельно раненный рядовой Атаев. Из его живота, распоротого осколками, вываливались и пульсировали внутренности, их он поддерживал дрожащей рукой:

— Ну вот, мне и конец, товарищ старший лейтенант, — глядя мутными глазами на своего командира, сказал он.

Говорил он мучительно медленно, растягивая слова.

— Дайте закурить…

Закурив, он в последний раз взглянул на офицера и, кивая на сочившуюся сквозь шлемофон по лицу старшего лейтенанта Годыны кровь, протянул:

— А у Вас… что? Вы тоже…

Глаза Атаева становились равнодушными, потом застыли. Атаев был мёртв…

В это время Владимир Годына сам почувствовал, как что-то тёплое, липкое струится у него через шлемофон по голове, шее, за ворот куртки… Потом он потерял сознание…

Офицер чувствовал, как чьи-то руки вытаскивали его из боевой машины пехоты. В глазах стояла цветная радуга, в ушах — шум.

— Жив! — кричит кто-то, нагибаясь к его лицу.

Он чувствует, как его аккуратно кладут на носилки, снимают шлемофон. Рядом раздается знакомый басистый голос. Это, кажется, полковой врач лейтенант Кацына. Тот же голос, перематывая бинтами голову, приняв запекшуюся кровь от множественных осколков за мозги, уверенно произносит:

— Годына не жилец! Тащите его в «санитарку» и быстро в госпиталь…

По дороге на короткое время старший лейтенант пришел в себя. Стало свободнее дышать, но по всему телу разливается ноющая боль. Приоткрыв глаза, он попытался посмотреть вокруг: кого ещё ранило, чьи тела лежат рядом с ним? Из груди вырвался стон. Слышны радостные возгласы. С ним пытаются заговорить сразу несколько человек легкораненых, но голос врача неумолим:

— Нельзя!

Опять от слабости закрываются глаза…

И вот его снова куда-то несут, тело скользит по носилкам. Кладут на операционный стол. Офицер вновь приоткрыл глаза, но яркий свет ламп над столом заставил их закрыть.

Над столом люди в белых халатах приподнимают его израненную голову, причиняя нестерпимую боль, плюс сильная боль от ушибов в спине. Годыне кажется, что он завис в воздухе и почему-то наблюдает сверху. Потом стало легко, легко, легко…

Сквозь разноцветные круги и яркий жёлто-красный туман он опять отчётливо видит белые халаты и слышит хриплый голос врача:

— Скальпель!

Старший лейтенант лежит неподвижно. Хлопочут над ним долго, склонив усталые лица над его головой. Годына опять забылся… Сквозь сон он почувствовал прикосновение заботливых рук на своем плече, а через пару минут и тепло одеяла, которым был укрыт. Голова тяжёлая, вся в бинтах. Как через туман, приоткрыв глаза, он увидел слегка обнажённую женскую грудь: над ним склонилась женщина в белом халате. Вспомнилась жена, их первые годы супружеской жизни, а потом он вдруг представил себя младенцем, сосущим грудь матери. Ему хотелось что-то сказать приятное, поблагодарить за внимание медсестру, но подушка опять поплыла над его головой, и он погрузился в глубокий сон.

Очнувшись после короткого забытья, застонал, всё тело покрывал холодный липкий пот. Кольнула и разбудила его боль в голове. Эту боль он раньше не чувствовал. Застонал… Он напряг все свои силы и со стоном поднял голову. Вот кто-то опять склонился и в упор посмотрел на него. Он опять увидел перед собой медсестру.

— Лежите! Вам пока нельзя двигаться, — раздался приятный женский голос.

Вновь с клокотанием из его груди вырвался стон, он почувствовал сочащуюся сквозь наложенные повязки липкую кровь. Вдруг перед глазами возникло откуда-то лицо маленького сына, который шепчет:

— Папа, возьми меня на руки!

Он пытается ему что-то сказать, но всё под ним опять проваливается, кувыркается, и опять бездонный мрак застилает его сознание…

Сознание к нему возвращалось медленно. Поначалу ему казалось, что он ещё маленький мальчик и над ним, у изголовья постели, склонилась мать, ласково гладя по голове. На пылающий жаром лоб она положила холодное полотенце. Наконец к нему вернулось сознание…

Когда очнулся, то никак не мог сообразить, сколько прошло времени. Солнечный луч, проникнув через окно в палату, резал всё помещение. Яркое оранжевое пятно горело прямо на стене. В луче светились и кружились пылинки.

— Как себя чувствуете? — раздался возле него хриплый голос врача. — Всё самое страшное позади. Пойдёшь на поправку, старлей! В рубашке ты родился, шлемофон тебя спас! А вот ему не повезло, — указал врач на лежащего на соседней койке майора Степченко, — в сознание так и не приходил. Завтра в Союз бортом отправляем с другими очень тяжёлыми. Солдатам, только не всем, тоже повезло, на поправку пойдут.

С усилием повернув голову, Годына увидел пластом лежащего рядом в бинтах зампотеха.

— Эх, товарищ майор, как же так Вас угораздило? — тихонько произнёс он, хотя понимал, что майор Степченко его не слышит.

Ему уже было намного легче. Болела голова, ныла спина, одеревенели ноги, но он уже мог повернуть голову. Когда медсестра принесла ему воды, Годына отчетливо слышал тяжёлый топот сапог и солдатских ботинок в коридоре, стоны и крики вновь прибывших раненых. Появилось желание побыстрее покинуть стены госпиталя. Офицер уже окончательно пришёл в себя и почувствовал, что идёт на поправку. Вскоре старший лейтенант Годына возвратился в полк и получил назначение на должность командира роты.

Воспоминания Годыны были прерваны звонкими голосами бойцов, что-то весело обсуждавших за столом под тутовником. Было ещё светло. Где-то на горизонте догорали остатки заката, а скалы и ущелье погрузились в тень. В южной части неба полукругом висел месяц, освещая своим бледным светом плато, долину, позиции боевого охранения, не скрытые под тенью скал. Луна уже достигла фазы первой четверти. Рядом послышались шаги. К нему направлялись сержанты Нигаметьянов и Безгодков.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? — отдав честь, спросил Нигаметьянов.

— Да, слушаю, — ответил ротный.

— Мы вот с Рыжим хотим выступить с предложением от лица всего личного состава нашего поста и соседнего, третьего поста роты. Разрешите завтра утром банный день устроить, чтоб все помылись, привели себя в порядок. Завтра ведь суббота.

— Как вы предлагаете?

— Искупаться всем в реке, там и обмундирование постирать, — добавил Безгодков.

— Мы вот и график подготовили, — доложил сержант Нигаметьянов.

— Хорошо, но только после занятий по боевой подготовке. Должны же вы привести в порядок дерево, которое сегодня притащили и порубить дрова, — улыбаясь, ответил ротный.

— Это мы мигом, прямо с утра, да ещё и нормативы огневой подготовки выполним, — рассудительно ответил сержант Нигаметьянов.

— Ну, это завтра посмотрим, а сейчас давайте проверим позиции боевого охранения, — поднявшись со стула, ответил ротный.