– Вы могли бы рассказать мне обо всем, несколько недель назад, – сказал он. – Почему вы этого не сделали?

– Потому что я устала от мужчин, принимающих меня за шлюху, как поступили и вы, когда обнаружили меня в своем кабинете и решили, что я подарок вам на день рождения. Я не буду ни вашей Нелли Гуинн, ни вашей Салли Верной, – твердо произнесла она.

– Я не делал вам подобных предложений.

– В этом не было необходимости. Когда вы целовали меня, я сама могла бы сказать, что вам от меня нужно. Мне пришлось отклонять подобные предложения уже много лет.

– Успешно?

– Да. Но вас это не должно беспокоить.

– Но меня это очень беспокоит. – Вглядевшись в ее лицо, он объяснил: – Итак, респектабельная вдова Ориана Джулиан и знаменитая Анна Сент-Олбанс – одно и то же лицо. Мне необходимо получить ответы только на два вопроса. Которая из них обнимала сэра Дэриуса из Скай-хилл-Хауса, лежа на полу в библиотеке? И которая из них бросила в Гленкрофте подаренные ей двенадцать кристаллов кварца?

Ориана сунула руку в карман плаща.

– Если бы вы их пересчитали, то обнаружили бы, что одного не хватает.

В наступивших сумерках светлый камень не отражал света и казался тусклым. Но он возродил утраченные надежды Дэра. Дэр поцеловал Ориану, просунув кончик языка в ее полураскрытые губы, между тем как рука его скользнула под плащ и тронула ее грудь.

Ориана резко оттолкнула его.

– Вам нравится доводить женщин до слез?

– Я ни одну не довел до слез, вы были бы первой. – Он увидел, что она зачем-то роется в своем ридикюле, свисающем с запястья. – Что это? – спросил он, когда Ориана сунула ему в ладонь серебряную монету.

– Возвращаю вам деньги за место в ложе. Не хочу наживаться на неприятности, в которой я повинна.

– Напрасный жест, – сказал Дэр и отбросил монету в сторону. – Я увожу вас с собой в Глен-Олдин.

Ориана встала со скамейки.

– Когда увидите Неда Кроуи, расскажите ему, что я пела со сцены песни, которым он меня научил.

– Вы расскажете ему сами. Я не уплыву в Рамси без вас.

– Гленкрофт уже не моя обитель. Каникулы миссис Джулиан кончились. А дом Анны Сент-Олбанс в Лондоне. – Она приподнялась на цыпочки и слегка коснулась уголка его губ легким, мимолетным поцелуем. – Мне радостно будет думать о вас, о том, как вы живете на вашей новой прекрасной вилле на вершине холма, собираете новые минералы для вашей коллекции и держите на расстоянии всех охотниц за деньгами...

Дэр смотрел, как она уходит, и даже хотел, чтобы она была охотницей за деньгами, – тогда все происшедшее обрело бы для него хоть какой-то смысл. В теперешнем ее отказе он смысла не видел.

В некотором отношении долгий рассказ Орианы что-то ему прояснил, однако она по-прежнему оставалась для него загадкой. Он хотел узнать еще очень многое. Ее любовь к пению была неподдельной, искренней, но Дэру было неясно, довольна ли она своей профессией, получает ли от нее удовлетворение. Напряженные отношения с матерью и утрата молодого мужа оставили неизгладимый след в ее сердце. Ориана нуждалась в сердечной привязанности, но каждый раз, когда он предлагал ей ее, она от него отворачивалась.

Дэр напомнил себе, что она еще не уехала из Ливерпуля. Не может уехать, пока не получит заработанные деньги. Она уходила все дальше, и Дэр, попрежнему глядя ей вслед, вдруг подумал, не стоит ли обратиться за помощью к елейному управляющему театром Эйкину, а вдруг тот сумеет задержать ее отъезд. Однако, поразмыслив, Дэр пришел к неутешительному выводу, что для достижения цели ему пришлось бы украсть из кассы театра всю выручку.

– Ты самая неблагодарная дочь во всем христианском мире, а я самая несчастная мать!

Харриот Меллон, объект негодования своей матери, молча стиснула зубы. Не стоило и пытаться защитить себя от обвинений, это лишь продлило бы приступ раздражения у миссис Энтуистл. Хэрри старалась смотреть только на оборку, которую пришивала к подолу платья, дрожащими пальцами делая стежок за стежком.

– Неужели тебе нечего мне сказать? – повысила голос миссис Энтуистл.

«Ничего не говори. Сиди как сидела. Не плачь».

– Твое эгоистичное безразличие к моим чувствам мучает меня, Харриот. Я и твой отчим всю жизнь трудились ради тебя. Мы избавили тебя от тяжелой работы в театре мистера Стэнтона в Стаффордшире, мы привезли тебя в Лондон и познакомили с мистером Шериданом. По собственной глупости ты едва не упустила возможность получить место в театре «Друри-Лейн». Я вынуждена была снова идти к мистеру Шеридану, унижаться перед ним, просить и умолять.

Этот случай произошел четыре года назад, и Харриот ни на минуту не позволяли забыть о нем.

– А когда в «Друри-Лейн» нашлось для тебя место, я доказала свою преданность тем, что сопровождала тебя в театр и обратно, в нашу квартиру, каждый божий день, пешком. А иногда и по два раза в день, если у тебя были и репетиция, и вечерний спектакль.

Хождение пешком принесло несомненную пользу, поскольку фигура Харриот – а по ее мнению, и фигура матери – была чересчур пышной.

– Да, я знаю, – заметила Харриот, возвращаясь памятью к первым дням жизни в Лондоне и к тем нагоняям, которые она терпела по дороге во время этих вынужденных прогулок к своему месту работы в театре, где получала тридцать шиллингов в неделю. Она испытала огромное облегчение, когда они переехали в дом на Малой Расселл-стрит, прямо напротив театра.

Ее профессиональное продвижение было медленным. Харриот играла второстепенные роли веселых добросердечных деревенских девушек и порой выступала как дублерша популярной миссис Джордан в главных ролях. Могла петь и танцевать. Но она не была похожа ни на элегантную, легкую, точно сильфида, Ориану, ни на величавую исполнительницу трагических ролей миссис Сиддонс, и потому разделяла опасения матери, что так и не поднимется на более высокую ступень в театральной иерархии.

По установившейся традиции мать в своей филиппике обратилась к карьере мисс Фаррен как к образцу, к которому должна стремиться каждая умная актриса. Еженедельный заработок очаровательной Элизабет достиг тридцати гиней в неделю, к тому времени как она оставила сцену, чтобы выйти замуж за графа Дерби. Харриот время от времени кивала, потом подняла голову от шитья, изображая послушное внимание, хотя на самом деле изучала пятно сырости на потолке гостиной и мысленно поправляла положение акватинты в рамке, криво висевшей на стене.

Но когда резкий, язвительный голос произнес имя Анны Сент-Олбанс, она уже больше не могла себя сдерживать.

– Запомни, моя девочка. Если ты не избавишься от влияния этой наглой шлюхи, попадешь в беду. Если не послушаешься меня, то кончишь свои дни в работном доме, отупевшей и жалкой женщиной без единого пенни в кармане и без единого друга.

Это было уж совсем невыносимо.

– Ты ошибаешься насчет Орианы. И на мой счет тоже. Я всегда была признательна тебе за заботу и преданность, мама. Я послушная дочь. Но как бы я ни старалась тебе угодить, ты все равно называешь меня глупой и невоспитанной. Уверяешь, что я выбираю себе не тех друзей. Но я помню, как ты поощряла мою дружбу с Орианой. Ты хотела, чтобы я стала такой же, как она, – красивой, обожаемой, имеющей успех. Только после того как узнала о неудачном романе Орианы с мистером Теверсалом, ты начала требовать, чтобы я порвала с ней. Но ведь у нее было разбито сердце, она обезумела от горя, не могла же я оставить ее в беде.