пользовалась большой известностью и многие родители из разных слоёв общества стремились отдать в неё своих дочерей. Но установленные правила приёма разрешали принимать только девочек из простого народа.

В письме к князю А.В. Шаховскому от 21 августа 1901 года К.П. Победоносцев, отказывая в приёме в школу дочери его бывшего камердинера, объяснял ему, кто и как поступает в это учебное заведение: «По уставу Владимирской школы принимаются туда исключительно крестьянки из деревни, притом лучшие ученицы церковно-приходских школ; приём бывает раз в два года, о чём оповещается Училищным советам всех губерний и оттуда присылаемые подвергаются строгому экзамену, так что извергаемых бывает очень много. Приводят до двухсот и более девочек, а принимаются только двадцать пять. Это для жены моей поистине страдная пора».

Единственным поводом для огорчения и даже предметом страдания для четы Победоносцевых было отсутствие детей. В письме к Анне Федоровне Аксаковой (в девичестве Тютчевой) 20 сентября 1868 года Константин Петрович делился своей печалью: «Оба мы друг другом довольны и, несмотря на внешние невзгоды, довольны были бы своей участью совсем, когда бы Бог дал нам детей — это у нас больное место». Спустя месяц он сделал такое же признание в письме к её сестре Екатерине Федоровне Тютчевой: «Дома в нас и около нас всё, слава Богу, тихо и мирно, и я доволен, насколько позволяет быть довольным общая наша рана, то есть отсутствие детей в нашем доме, но на то воля Божия!»

9 июня 1897 года в дом Софьи Васильевны Ланской (двоюродной сестры супруги обер-прокурора) была подброшена новорождённая девочка. Впоследствии она была принята в семью Победоносцевых, крестили её и, назвав Марфинькой, официально удочерили.

Константин Петрович был в восторге от приёмной дочери, и этот восторг скрашивал последние годы его жизни. 5 декабря 1899 года он писал князю Александру Валентиновичу Шаховскому о своей радости: «Марфинька продолжает утешать нас и удивляет быстротой своего развития», а 21 августа 1901 года сообщал ему: «Марфинька паки хорошеет и умнеет и по дням, и по часам, и нас утешает».

Привязанность Победоносцевых к приёмной дочери была настолько сильной, что они не мыслили свою жизнь без неё и впадали в панику, если она заболевала. 19 марта 1900 года Константин Петрович жаловался А.В. Шаховскому: «У нас в эти два дня сильная тревога. Заболела тяжко наша милая Марфинька — вчера целую ночь не спали. Сегодня, слава Богу, лучше. Авось, Бог даст, оправится. Страшно подумать, если Богу угодно будет взять от нас это утешение».

И Бог оказывал милость благочестивой семье. Их дочь росла и хорошела. 2 марта 1905 года Константин Петрович сообщал князю Шаховскому: «Марфинька же наша стала такая прелестная и умная девочка, что все на неё любуются. Я же ныне, когда вижу детей, готов плакать при мысли, что с ними будет в мире сем прелюбодейском и грешном. Но на всё воля Господня и милость Господня».

После революции, в 1920-е годы, Марфе удалось эмигрировать из Советской России. Она осталась незамужней и умерла во Франции в 1964 году.

Екатерина Александровна вспоминала, что по праздникам муж заказывал массу игрушек, которые лакей разносил по квартирам бедных, а по воскресеньям после церковной службы много денег раздавал нищим.

Среди соседских детей, часто посещавших Победоносцевых в конце 90-х годов XIX — в первые годы ХХ века, была Лиза Пиленко, впоследствии ставшая известной как мать Мария (Скобцова). В своих воспоминаниях об этих посещениях она писала: «Победоносцев страстно любил детей. Насколько я могла судить, он любил вообще всяческих детей — знатных и незнатных, любых национальностей, мальчиков и девочек, — вне всяких отношений к их родителям. А дети, всегда чувствительные к настоящей любви, платили ему настоящим обожанием. В детстве своём я не помню человека другого, который так внимательно и искренне умел бы заинтересоваться моими детскими интересами. Другие люди из любезности к родителям или оттого, что в данное мгновение я говорила что-нибудь забавное, слушали меня и улыбались. А Победоносцев всерьёз заинтересовался тем, что меня интересовало, и казался поэтому единственно равным из всех взрослых людей. Любила я его очень и считала своим самым настоящим ДРУГОМ.

Дружба эта протекала так. Мне, наверное, было лет пять, когда он впервые увидел меня у бабушки. Я сделала книксен (присела), появившись в гостиной, прочла с чувством какие-то стихи и расположилась около бабушки на диване, чтобы по заведённому порядку молчать и слушать, что говорят взрослые. Но молчать не пришлось, потому что Победоносцев начал меня расспрашивать. Сначала я стеснялась немного, но очень скоро почувствовала, что он всерьёз интересуется моим миром, и разговор стал совсем непринуждённым. Уехав, он прислал мне куклу, книжки английские с картинками и приглашение бабушке приехать со мной поскорее в гости. Мы поехали.

Огромный старообразный швейцар Корней открывал дверцу. Синодальный дом, где жил Победоносцев, был огромный, бесчисленное количество зал совершенно сбивало меня с толку. Я помню маленькую комнату, всю заставленную иконами и сияющую лампадами. Жена Победоносцева, Екатерина Александровна, по сравнению с мужем ещё очень молодая женщина, „принадлежала к миру взрослых“, а потому меня мало интересовала. Гораздо позже я заметила, что она очень величественна и красива, — я заинтересовалась ею, уже узнав, что будто бы с неё Толстой писал свою Анну Каренину. Волосы у неё были великолепные, заложенные низко тяжёлыми жгутами, а на плечах она носила бархатную, такую особенную красную тальму (или уже не так всё это называется?). Была у них приёмная дочь — Марфинька, она была моложе меня года на три. И несмотря на то, что в победоносцевском доме был ребёнок, никто не думал, что меня привозят в гости к Марфиньке, — я ездила к моему ДРУГУ Константину Петровичу.

Бабушка бывало сидит с Екатериной Александровной и пьёт чай, а мы с Константином Петровичем пьём чай отдельно. Помню, как он повёл меня однажды в свой деловой кабинет. Там было много народу. Огромная и толстая монашенка, архиерей, важные чиновники и генералы. Не помню, какие вопросы они мне задавали и что я отвечала, но всё время у меня было сознание, что я с моим ДРУГОМ и все это понимают, и это вполне естественно, что уже немолодой Победоносцев мой ДРУГ.

Рядом с кабинетом была ещё какая-то ОСОБЕННАЯ КОМНАТА. В ней все стены были завешаны детскими портретами, а в углу стоял настоящий волшебный шкаф. Оттуда извлекались куклы, книги с великолепными картинками, различные игрушки… Помню, однажды я была у Константина Петровича на Пасху. Он извлёк из шкафа яйцо лукутинской работы и похристосовался со мною. Внутри яйца было написано: „Его Высокопревосходительству Константину Петровичу Победоносцеву от петербургских старообрядцев“.