Однажды Константин Петрович приехал к бабушке в обычном своём засаленном сюртуке, галстуке бантиком, криво повязанном, и произнёс: „Я был сейчас, любезнейшая Елизавета Александровна, во дворце у Марии Фёдоровны12…“ — и потом он начал длинный разговор о том, какие люди раньше были (Елена Павловна!..) и какие теперь пошли… Я была страшно удивлена. Цари были у меня чем-то совершенно сказочным. Я была уверена, например, что царская карета обязательно должна ездить по коврам и по аналогии со спускаемыми с берега в море лодками, которые я часто видела. Я думала, что ковры перед царской каретой так же заносятся, как козлы, по которым подвигается лодка… А тут вдруг засаленный сюртук и кривой галстук Константина Петровича.

Когда я приезжала в Петербург, бабушка в тот же день писала Победоносцеву: „Любезнейший Константин Петрович. Приехала Лизанька!“ А на следующее утро он появлялся с книгами и игрушками, улыбался ласково, расспрашивал о моём, рассказывал о себе.

Научившись писать, я стала аккуратно поздравлять его на Пасху и на Рождество. Потом переписка стала более частой. К сожалению, у меня сейчас не сохранились его письма. Но вот каково приблизительно их содержание. На половинке почтового листа, сложенного вдвое, каждая последующая строчка начинается дальше от края бумаги, чем предыдущая. Обращение всегда „Милая Лизанька!“. Первые письма, когда мне было лет шесть — девять, заключали только сообщение, что бабушка здорова, скучает обо мне, подарила Марфиньке огромную куклу и т. д. Потом письма становятся серьёзнее и нравоучительнее.

Я помню, что в минуты всяческих детских неприятностей и огорчений я садилась писать Константину Петровичу и что мои письма к нему были самым искренним изложением моей детской философии.

И вот, несмотря на то, что семья моя была ему совершенно чужой, Константин Петрович быстро и аккуратно отвечал на мои письма, действительно ощущая меня не как „бутуза и клопа“, а как человека, с которым у него есть определённые отношения. Помню, как наши знакомые удивлялись всегда: зачем нужна Победоносцеву эта переписка с маленькой девочкой? У меня на это был точный ответ: „Потому что мы друзья!“

Так шло дело до 1904 года. Мне исполнилось тогда двенадцать лет. Кончалась японская война. Начиналась революция.

Я слушала приезжающих из Ялты ораторов, сама подвергалась ежедневному распропагандированию и чувствовала, что всё трещит, всё, кроме моей личной дружбы с Константином Петровичем.

Долой царя? Я на это легко соглашалась. Республика? Власть народа? — тоже всё выходило гладко и ловко. Российская социал-демократическая партия? Партия социалистов-революционеров? В этом я, конечно, разбиралась с трудом. В общих чертах вся эта суетливо-восторженная и героическая революция была очень приемлема, так же, как и социализм, не вызывая никаких возражений. А борьба, риск, опасность, конспирация, подвиг, геройство — просто даже привлекали. На пути ко всему этому стояло только одно, НО ОГРОМНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ — Константин Петрович Победоносцев. Увлечение революцией казалось мне каким-то ЛИЧНЫМ предательством Победоносцева, хотя, между прочим, ни о какой политике мы с ним не говорили никогда.

Помню сатирические журналы того времени. На красном фоне революционного пожара зелёные уши „нетопыря“. Это меня просто оскорбляло. Я любила старческое лицо Победоносцева с умными и ласковыми глазами в очках, со складками сухой и морщинистой кожи под подбородком. Но изображать его в виде „нетопыря“ с зелёными ушами — это была в моих представлениях явная клевета.

Я решила выяснить все свои сомнения у самого Победоносцева. Помню, с каким волнением я шла к нему!

Тот же ласковый взгляд, тот же засаленный сюртук, тот же интерес к моим интересам. Мне казалось, что одно мгновение — и вопрос будет решён в пользу Константина Петровича.

— Константин Петрович, мне надо поговорить с Вами серьёзно, наедине.

Он не удивился, повёл меня в свой кабинет, запер дверь.

— В чём дело?

Как объяснить ему, в чём дело? Надо одним словом всё сказать и в одном слове получить ответ на всё. Я сидела против него в глубоком кресле. Он пристально и ласково смотрел на меня в свои большие очки.

— Константин Петрович, что есть истина?

Вопрос был пилатовский. Но в нём действительно всё сказано и в одном слове хотелось так же получить ответ. Победоносцев понял, сколько вопросов покрыто им, понял всё, что делается у меня в душе. Он усмехнулся и ответил ровным голосом:

— Милый мой друг Лизанька! Истина в ЛЮБВИ, конечно. Но многие думают, что истина в любви к дальнему. Любовь к дальнему — не любовь. Если бы каждый любил своего ближнего, настоящего ближнего(!), находящегося действительно около него, то любовь к дальнему не была бы нужна. Так и в делах: дальние и большие дела — не дела вовсе. А настоящие дела — ближние, малые, незаметные. Подвиг всегда незаметен. Подвиг не в позе, а в самопожертвовании, в скромности».

Лиза была разочарована таким ответом. Его мудрость она поймёт четверть века спустя, и после этого всю себя отдаст служению Богу и людям. Когда Лиза уезжала из Петербурга, Константин Петрович писал ей письма. Она долго потом помнила одну строчку из них: «Слыхал я, что ты хорошо учишься, но, друг мой, не это главное, а главное — сохранить душу высокую и чистую, способную понять всё прекрасное».

Лиза Пиленко выполнила завет своего мудрого друга: многое утратила в жизни и в конце концов и саму жизнь, но душу — «высокую и чистую» — сохранила. Она стала известной поэтессой и жила во Франции. Дважды была замужем, в 1932 году приняла монашеский постриг, получив имя Мария. Когда во Францию пришли фашисты, мать Мария (Скобцова13) участвовала в Сопротивлении, дом её стал убежищем для евреев и военнопленных, мать Мария и священник Димитрий Клепинин также выдавали евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые иногда помогали. Была арестована и помещена в концлагерь Равенсбрюк. За неделю до освобождения лагеря Красной армией добровольно надела робу с номером приговорённой к смерти молодой женщины и 31 марта 1945 года приняла мученическую смерть в газовой камере. Посмертно награждена орденом Отечественной войны и канонизирована как преподобномученица Константинопольским патриархатом.

Волна революционного террора, захлестнувшая Россию в начале ХХ века, не обошла (да, наверное, и не могла обойти) обер-прокурора Святейшего синода. 21 июня 1893 года К.П. Победоносцев пережил покушение учащегося Псковской духовной семинарии В. Гиацинтова. На следствии Гиацинтов заявил, что является сторонником конституционного образа правления, а целью его приезда в Петербург было покушение на жизнь императора Александра III. Впоследствии он осознал, что «доступ к государю почти невозможен», и поменял свои планы: вознамерился «лишить жизни» обер-прокурора Победоносцева, поскольку,