Но мужественные митрополит Филарет и боярин-князь Голицын не рассуждали таким образом. Для них дороги были честь и достоинство России, ее самобытность и благоденствие. Поэтому они терпели и материальные лишения, и нравственную пытку. Они не встречали нигде поддержки: в декабре их покинули собственные их товарищи256, явившийся в польский стан Иван М. Салтыков позволил себе кричать на великих послов и осыпать их бранью257, поляки стращали их пленом, московские бояре, ставшие узниками в Москве, занятой вражеским войском, приказывали им во всем положиться на волю короля и сдать ему Смоленск. Отовсюду приходили самые тревожные известия о занятии неприятелем многих русских областей. Стойкий и честный Гермоген поддержал бы, конечно, великих послов, но не имел случая переслать к ним вестей, и его молчание удручало

Филарета, а за ним и его товарищей258. Послы были предоставлены сами себе. В своей душе нашли они те силы, которые поддержали их в столь трудную и тяжкую пору. Здесь сказались и пламенная любовь к родине, и, несмотря на все происходившее, глубокая вера в нее. И Филарет, и Голицын в первые периоды Смуты не всегда были чистыми и прямыми людьми. Были у них моменты слабости и нравственного малодушия: не прочь были они и политической интриги. Но пребывание их под Смоленском, их непоколебимая душевная твердость и искренний горячий патриотизм, обнаруженные во время бедствий великого посольства, искупили их прежние прегрешения перед родиной, которую, впрочем, они никогда не желали предавать, и вознесли Филарета и Голицына на громадную высоту.

Поведение великих послов, митрополита Филарета и князя Голицына, уже в то время сослужило родине большую услугу. Оно, во-первых, показало полякам, что не перевелись на Руси стойкие люди, не продающие и не предающие своего отечества и не боящиеся Польши. Во-вторых, оно служило добрым примером для остальных русских людей, внушая им бодрость духа в такую безотрадную минуту. Ярким подтверждением этого факта является одно из любопытнейших произведений Смутной эпохи, так называемая «Новая повесть». Написанная в декабре 1610 или начале января 1611 года259, «Новая повесть» имеет целью возбудить москвичей к восстанию против поляков, утеснявших в то время нашу родину260. Немногие, по мнению автора ее, являют собой пример высокой доблести. Это смоляне («город Смоленск», по выражению писателя), патриарх Гермоген и два «вящих самых» посла к Сигизмунду. Выдвигая на первый план смоленских «сидельцев», с оружием в руках борющихся с врагами, и «исполина мужа без оружия и без ополчения воинскаго», противоставшего врагам и «токмо учение яко палицу в руку свою держа против великих агарянских полков», «Новая повесть» осыпает искренними похвалами великих послов, считая их в числе немногих «спасителей» родины и «крепко стоятелей» за нее. «Подобает же нам ревновати и дивитися и посланным нашим от всея великия Росии… под онный град Смоленск к тому сопостату нашему и врагу королю на добрейшее дело», – рассказывает автор повести, то есть на приглашение королевича Владислава на русский престол под непременным условием принятия сыном Сигизмунда православия. Король же, желая овладеть Русью, «тех посланных наших держит и всякою нужею, гладом и жаждою, конечно, морит и пленом претит. И пошли от нас со многими людми в велице числе, а ныне и в мале дружине осталися вящих самых два, а то де и все для великие скорби и тесноты не могли терпети, тому сопостату, врагу королю поклонилися и на ево волю верилися261. И те де наши оставшии сами ваши (так в рукописи, вероятно, вящии, как догадывается С. Ф. Платонов) стоят крепко и непреклонно умом своим за святую непорочную веру и за свою правду… Подобает же им велми дивитися и хвалити их: что есть того похвальнее и дивнее и безстрастнее: в руках будучи у своего злаго сопостата и врага, и у смерти стоячи, и всякую нужу терпячи, и лиц своих противу его сопостата, не стыдят и в очи ему говорят, что отнюдь ево воли не бывати и самому ему у нас не живати, да не токмо ему, но и рожденному от него, аще не освятятся тако, яко же мы, Божиею благодатию». Такая стойкость послов, думается составителю «Повести», имеет большое значение, поддерживая бодрость духа у осажденных смолян: «Аще и не во ограде со гражаны сидят и усты своими с ними совету не чинят, и Божиим промыслом сердцы своими вкупе со гражаны горят»262.

В таких светлых красках рисовал себе современник деятельность послов. А им приходилось переживать все более и более тяжкие времена. После отъезда значительной части послов, причем большинство из отъехавших принадлежало, по терминологии профессора Платонова, к числу «сословных представителей», посольство теряло значение части Земского собора и превращалось в случайную группу политических упрямцев, с которыми можно было более не церемониться263. И поляки не церемонились с оставшимися послами, все более и более оскорбляя их. Дело шло, таким образом, к развязке.

Однако великие послы сохраняли духовные силы и твердо держались усвоенной ими точки зрения на события. Особенно выделялись при этом митрополит Филарет, князь Василий Васильевич Голицын и думный дьяк Томило Луговской. Оставляя в стороне двух последних264, обратимся к митрополиту Филарету. И по своему положению, как духовный иерарх, и по уму, и по энергии Филарет занял в великом посольстве высокое место и пользовался большим значением. Находя силы беседовать с польскими панами о богословских вопросах, обнаруживая при этом некоторую начитанность в Священном Писании и святоотеческой литературе265, Ростовский митрополит принимал самое горячее участие в делах посольства, действуя рука об руку с князем Голицыным. С ним советуются по всем сколько-нибудь важным вопросам, да и сам он держит речи во время съездов с панами266. Из таких речей особенно замечательна сказанная тридцатого января 1611 года и вызванная словами панов, назвавших послов «клеветниками». В ответ на такое оскорбление Филарет сказал: «Буде вам в нас показалася неправда и вам бы пожаловати бити челом об нас королевскому величеству, чтоб нас пожаловал велел отпустить к Москве, а в наше б место иных послов велел выбрав прислати. А мы николи и ни в чем не лыгали; а что говорим, и что от вас слышим, то все помним, а посольское дело изначала, что говорят, то после не переговаривают, и бывают их слова крепки; а если от своих слов отпираться, то чему ж впредь верити, и нам ничего впредь нельзя уже делати, коли в нас неправда показалась»267.

Видя, что прямым путем трудно добиться от великих послов уступок, поляки попробовали действовать обходом. Они потребовали разрешения на впуск в Смоленск некоторого числа поляков, чтобы, как они говорили, не было бесчестья королю, а сами хотели, конечно, таким образом овладеть крепостью. После долгих колебаний послы согласились на впуск до двухсот человек, причем Филарет особенно настойчиво противился такой уступке. Впрочем, впуск был обставлен такими условиями, что поляки сами отказались от своей мысли.

Долго жили послы под Смоленском, терпя всякие невзгоды, застращивания и обиды. Наконец, с двадцать шестого марта 1611 года их взяли под стражу, заявив, что они должны безоговорочно ехать в Вильну. На это последовал ответ, что послы отправятся в Вильну лишь неволей. Вообще твердость духа не покинула наших послов. Тогда, испытав все средства и получив известие о начавшемся в Московском государстве движении против иноземцев, поляки привели в исполнение свою давнюю угрозу.