поста и не надо было, просто вышла из своей квартиры и проникла ко мне, как некоторое время назад я проник к ней. Правда, теперь нужно куда-то деться, чтобы у преследователей не возникло вопросов, куда она делась.

Сучка, ты Маринка. Я вот тебе такого бардака не делал. А ты что учинила? Зачем, главное? Типа это мне послание? И что оно должно означать? Замучаешься порядок наводить или что? Да, точно, век порядка не видать. Всю жизнь на уборку горбатиться будешь! И как тут не вспомнить, знаменитое « уборка, уборка, перейди на Егорку»…

Так… ну, а если это действительно Марина, то мне её догонять не стоит. А то догоню и что тогда? Игре конец, кто-то кого-то грохнет и на этом всё. Не пойдёт. Мы же хотим поиграть? Хотим. Ну, беги, тогда, лесной олень…

Я чуть сбавляю скорость, давая ей больший простор для манёвра.

Умчи меня олень, в свою страну оленью…

Сейчас бы ворваться к тебе и надиктовать хороших, добрых и душевных слов на магнитофон. Послать бы вас всех в одно… нет, в разные, разнообразные места…

В общем, она уходит от моей погони. Заскакивает на чердак и запирает дверь, а я не очень быстро мчусь вниз в дежурку и посылаю ребят контролировать выходы из других подъездов, заранее догадываясь о результате.

Дежурные менты вызывают милицию, и мы с Наташкой долго и невесело отвечаем на какие-то дурацкие вопросы и заявляем о пропаже трёхсот рублей, хотя пропало три тысячи. Алчная тварь. Они наконец-то убираются, а мы остаёмся.

Наташка без сил опускается на пол, обнимает себя за ноги и кладёт подбородок на коленки. Вокруг неё разбросаны книги, новая, только что купленная и не очень новая одежда, что-то ещё, пластинки и даже тарелки. Шкафы пустые. Из них просто всё выгребли на пол. Бумажки, дурацкие безделушки, документы и столовое серебро. Спасибо не вспороли десять стульев из дворца… Впрочем, их у нас всего шесть. К новоселью нужно приобрести ещё. Или взять напрокат у соседки, хо-хо…

Наташка сидит посреди всего этого Армагеддона и горько плачет, как маленькая девочка.

— Знаешь, — говорит она сквозь слёзы, — ну и ладно! Ну и пусть подавятся! А я нисколько даже не расстраиваюсь… Подумаешь, всё нам разгромили… Зато, это наша с тобой общая история и мы через это пройдём вместе… Я вообще, на всё согласна, если только вместе с тобой…

Она всхлипывает, а я присаживаюсь рядом с ней, обнимаю одной рукой и притягиваю к себе. Так мы и сидим обнявшись. Она ревёт, а я вытираю её слёзы, а потом начинаю целовать мокрые щёки, мокрые глаза и губы.

— Фу-у-у… — шепчу я, — какие солёные…

— Что?

— Солёные!

Она улыбается, а из глаз льются ручейки. Как слепой дождик… Значит, будет и радуга…

Я обхватываю её голову ладонями, привлекаю к себе и целую в губы, сначала легко, а потом крепко и требовательно. И она горячо и жадно мне отвечает. Мы опускаемся на кучу одежды, и я начинаю расстёгивать на ней… ну, то что сверху. Вернее сказать, не начинаю расстёгивать, а пытаюсь расстёгивать.

Она чуть отстраняет меня и с улыбкой сама расстёгивает потайные крючки и кнопочки, раскрывая свой тайник. Магия женской одежды… Я стягиваю с неё брюки, но они не стягиваются через туфли, поэтому остаются просто спущенными. Нам всё равно. Нам всё по барабану…

В этот миг весь мир может провалиться в тартарары или взлететь на воздух. Мы полураздетые лежим на куче тряпья и неистово любим друг друга. Зверь с двумя головами, тяни-толкай, одна плоть на двоих — это всё про нас. Юная кровь жжёт, как плазма, а чувства кажутся такими свежими и яркими, что это просто невозможно выдержать. И выразить.

Я чувствую её запах, её вкус и её трепет, ощущаю натяжение гладкой кожи, напряжение мускулов, сжатия и укусы, нежный бархат языка, горячее волнующее дыхание и… и просто схожу с ума, заставляя её кричать так, что даже толстые стены нашего дома начинают дрожать, как стены Иерихона.

И в этот миг я будто начинаю видеть нас со стороны. Душа отделяется, не в силах выдержать такое непостижимое и невообразимое счастье и взмывает вверх. И моему взору открывается восхитительная картина. Юные старатели, добывающие любовную руду посреди запустения и разрухи этого мира. Словно на абстрактном холсте Джексона Поллока, или на старой палитре, покрытой червячками запылившейся краски, два горячих тела воюют за жизнь и, может быть, вся надежда только на них и есть.

Насладившись видом, душа пикирует вниз и врывается, возвращается в моё разгорячённое тело, заставляя меня проникнуться величием момента. Аминь.

Утром я собираюсь на работу, а Наташка занимается восстановлением после землетрясения. Заваливается Марина.

— Ничего себе! — ужасается она картине, открывающейся из прихожей. — Охереть не встать! Чё украли?

— Деньги, — отвечаю я. — Триста рублей.

— Триста рублей? — удивляется она и едва справляется с собой, чтобы не засмеяться. — Ну вы и богатеи. А за сервиз деньги зажали! Ната, я бы тебе помогла, но на работу надо. Потом, вечером тогда помогу.

— Не нужно, спасибо, — киваю я. — Иди, опоздаешь.

— Ната, Нат… — не успокаивается она. — Что в отделе кадров сказать? Они спрашивают уже. Ты решила или нет?

Интересно, куда она пристроит Наташку, если та вдруг согласится? Что-то я очень сомневаюсь, что Марина на самом деле работает на «Большевичке».

— Решила, — киваю я. — Ответ нет!

— Зря, — пожимает плечами она. — Опыту бы набралась, да и вместе веселее. Я бы тебя всему научила.

Ага, ты научишь…

— Не нужно, — говорю я. — Но большое спасибо. А теперь иди, иначе «Большевичка» без тебя встанет.

— Может, зря ты так с ней? — вздыхает Наташка, когда ниндзя Марина уходит.

— Слушай, Наташ, а ты не думаешь, что это твоя Мариша могла навести? — спрашиваю я.

— Воров? — удивляется она.

— Да, воров.

— Ты считаешь, она наводчица? — не верит Наташка.

— Посуди сама, кроме неё у нас никого и не было. Злобин только. А она крутилась здесь, вынюхивала. Могла и слепок с ключей сделать. Ты же её не знаешь, может она с криминальным миром связана. Может, судимая даже. Надо пробить её по ментовской базе. Точно!

А что, хорошая идея. Я тут же звоню Дольфу Лундгрену и прошу по дружбе посмотреть