всех рисунках «гладиаторы XIX века» изображены со сжатыми кулаками, натянутыми мускулами и поясом вокруг обнаженного тела. Пояс для боксера имеет большое значение: как капельмейстеру оркестра почитатели подносят дирижерскую палочку, так боксеру-чемпиону жалуется поклонниками почетный пояс. Салливан тоже получил пояс, изображение которого находится в книге его воспоминаний. Пояс золотой, украшенный 397 бриллиантами, подарен был ему почитателями.

Я прочел книгу Салливана внимательно, но мне все же оставалось непонятным увлечение англосаксонской расы боксом и легкость, с которой любители этого спорта выступают на арену, чтобы получать тяжеловесные затрещины, обезображивающие их на всю жизнь.

В своей книге Салливан, описав победы над знаменитыми боксерами, рассказывает, между прочим, о «серии пикников», которыми он услаждался, путешествуя по Америке. Эти пикники заключались в том, что Салливан вместе с несколькими приставленными к нему коллегами-боксерами разъезжал из города в город, давая каждый вечер представление, то есть ухлопывая в лоск своих приятелей к вящему удовольствию публики. Эти артистические «турне» сделались еще более интересными, когда Салливан объявил, что обещает дать сто долларов всякому, кто сможет устоять против него в четыре круга. Нашлось-таки пятьдесят девять охотников, которые попробовали свое счастье, и все были, разумеется, разбиты или «наказаны», выражаясь языком боксеров.

Мне особенно понравилось, как Салливан в своей книге старается доказать, что удары, которыми он так щедро награждал своих противников, вовсе не так болезненны, как можно думать.

«Самое верное средство повалить противника, – говорит он, – это – ударить его кулаком в подбородок. Доктора говорили мне, что это место находится в связи со спинным хребтом. Сухой удар по подбородку, по-видимому, на время парализует мозг. Чувство, ощущаемое при этом, должно быть вроде того, какое испытывается при усыплении эфирным наркозом. Мысли неясны, чувствуется головокружение и легкая тошнота. При этом боли почти нет никакой, но весь организм остается в состоянии оцепенения, мертвенности».

Благодарю покорно за такое внимательное отношение к жертвам. По мере чтения книги Салливана мне стало досадно за все разбитые им физиономии, и понемногу мне в душу закралось чувство неприязни к этому самоуверенному силачу, злоупотребляющему своим физическим превосходством.

Мне хотелось, чтобы настал конец этой гегемонии кулака. Я ждал, чтобы проявился новый, более молодой и искусный силач, который уложил бы Салливана и отомстил одним ударом за все его сногсшибательные затрещины.

Я не ошибся. Такой новый чемпион появился в лице калифорнийского боксера Джима Корбетта, молодого и красивого малого. Бой между ним и Салливаном произошел в Новом Орлеане, в том самом Новом Орлеане, где двенадцать лет назад Салливан разбил и чуть не ухлопал до смерти знаменитого Района. Корбетт уложил Салливана. Всякому чемпиону своя очередь.

Мне довелось присутствовать на этом состязании. Это было в сентябре 1892 года. Длинное и далеко не комфортабельное путешествие во Флориду окупилось мне сторицей крупным пари, которое я выиграл, побившись об заклад за Корбетта. Многочисленные поклонники Салливана никак не могли допустить, что настал его конец, и все держали пари за него. У Корбетта было сравнительно мало сторонников. До сих пор не могу забыть этого зрелища.

Я приехал в Новый Орлеан накануне в обществе нескольких американских друзей. С большим трудом удалось нам отстоять благодаря Рузвельту заказанные нами комнаты в самой старинной гостинице Нового Орлеана. В столовой хозяин гостиницы подошел к нам и с оттенком некоторой гордости произнес: «В этом зале было убито больше людей, нежели на многих полях сражения». В южных штатах в прежнее время револьвер вообще очень легко пускался в дело. Недаром рассказывали мне, но сам я не видал этих надписей, что в церквах можно было видеть картонные плакаты с надписью: «Просят в органиста не стрелять, потому что он делает, что может».

Новый Орлеан был полон самого разношерстного народа, съехавшегося на бой. Многие из них – без всякой надежды видеть состязание, ибо в амфитеатре всего десять тысяч мест, а билеты все находились в распоряжении Олимпийского клуба Нового Орлеана, который уже давно распределил их между гимнастическими и спортивными клубами Америки. Барышники предлагали шальные деньги за последнее место в громадном зале. Все улицы были запружены народом, и мы с трудом добрались до своих мест.

Среди моря голов, в самой середине амфитеатра, возвышалась арена для боя, окаймленная красным, словно окровавленным, канатом. Президент клуба господин Ноэль с озабоченным лицом бегал из одного конца в другой, отдавая приказания. Насколько я мог понять, опасность была, что люди с улицы ворвутся в переполненный и без того амфитеатр.

Произойдет давка, чего доброго, паника, и тогда дело кончится плохо. Малейший натиск толпы, и тысячи людей могли быть раздавленными. Вдруг в зале раздались дикие крики, визг, свистки… Начинается, подумал я; но оказалось, что среди зрителей были обнаружены две женщины в мужском одеянии. В то время женщин не допускали на боксерские состязания, и бедные две любопытные дамы жестоко поплатились за свою предприимчивость. Их, конечно, вывели, но от одних возгласов толпы душа могла уйти в пятки. Кажется, господин Ноэль их спрятал где-то у себя в кабинете под ключом, а то бы им не сдобровать.

Но вот вышли борцы на арену. Раздались отчаянные крики, потрясшие все здание. Люди смеялись истерически, бессмысленно, заговаривали с незнакомыми, не отдавая себя отчета, что они брешут, и по временам бессознательно взвизгивали.

И вот роковой звонок. Профессор Джон Дуффи, избранный главным посредником, обменялся рукопожатиями с обоими спортсменами. Салливан и Корбетт, в сопровождении своих тренеров, стояли каждый в своем углу арены. Судьи и посредники проверили друг у друга часы. Капитан Баррет осмотрел и взвесил перчатки, которые были тотчас же переданы соперникам. Затем Дуффи пригласил их выйти на середину круга и пожать, согласно обычаю, друг другу руку. Снова раздался звонок – сигнал начала боя. Все стихло, все внимало, люди застыли, окаменели в своих позах. Салливан со сжатыми кулаками стоял неподвижно посредине, между тем как Корбетт с удивительной быстротой, размахивая кулаками, вертелся вокруг него, словно танцуя. По временам и Салливан размахивался, но увертливый противник успевал вовремя отскочить. Так прошли первые четыре круга. Каждый круг длился ровно три минуты, после чего давалась одна минута передышки. Оба противника были сильно возбуждены, пот ручьями катился с них.

На пятом кругу, наконец, когда Салливан ринулся на Корбетта, тот закатил ему два сильных удара: один левой рукой в левое ухо, а другой – правой рукой прямо в нос. Великан на минуту был оглушен, лицо его обагрилось кровью, между тем как Корбетт продолжал наносить ему удары то по затылку, то в бок, при громких криках ошалевшей толпы, повскакавшей со своих мест. Шляпы, палки, сигары и платки летели по воздуху. Публика вдруг поняла,