право предъявлять ей какие-то претензии, сам не слишком преуспев в соблюдении правил приличия? В свете всех последних событий его собственнические притязания казались Сабине как минимум неуместными, но выяснять с ним отношения было сейчас невмоготу, и она тихо сидела, отвернувшись от него и уставившись остекленевшим взглядом в окно.

– Дуешься? – его хриплый голос заставил ее насторожиться.

– Нет. – Она искренне надеялась, что на этом разговор завершится, но Арман явно настроился на продолжение.

– И все? Просто «нет», и все? – Похоже, ему и впрямь было мало отвратительной сцены в клубе, и останавливаться на достигнутом он не собирался.

– Что еще ты хочешь услышать?

– Ну, не знаю, могла бы извиниться.

Сабина чуть не задохнулась от возмущения:

– Прости, что ты сказал? Извиниться? За что?

– За то, что вела себя как… – Он замолчал, осознав, что опять едва не перегнул палку, но она уже дрожала от негодования и обиды:

– Как кто? Ну, что замолчал? Давай уж, договаривай! Как кто я себя вела?

– Сама знаешь!

– Не знаю! Понятия не имею!

– Да знаешь ты все, только стыдно, наверное, самой себе признаваться.

– Да как ты смеешь!

– Смею! Когда я уеду, вообще по полной программе отрываться, видимо, будешь?

От этих слов у нее потемнело в глазах. Он уезжает на неопределенный срок, оставляя ее одну, не считает нужным знакомить с родителями, хотя бы как-то обозначив ее статус, и при этом допускает такие высказывания в ее адрес! Не говоря уже о том, что устраивает очередные разборки в присутствии постороннего человека – таксиста, которому слышать это, очевидно, ни к чему. Все это настолько разозлило Сабину, что наличие водителя не смущало больше и ее:

– Ты имеешь в виду, что, когда тебя здесь не будет, я начну вести себя как последняя шлюха?

– Не я это сказал.

– Но ты об этом подумал! И решил, что имеешь какое-то чертово право намекать на мое «непристойное» поведение!

– Хочешь сказать, что я не прав?

Нет, все на самом деле слишком далеко зашло. Почему она это терпит? Зачем позволяет ему так себя унижать? Он уже причинил ей достаточно боли, и эти инсинуации насчет ее сомнительных моральных устоев стали последней каплей в череде его фраз и поступков, наносивших сокрушительные удары по ее гордости и чувству собственного достоинства.

– Я уже ничего не хочу тебе говорить. Потому что не думаю, что дала тебе повод так меня оскорблять.

– Вот только не надо валить с больной головы на здоровую! Вела бы себя нормально, никто бы и слова не сказал.

– Значит, по-твоему, я вела себя ненормально? Пусть так, не буду спорить, но разговаривать нам с тобой больше не о чем.

– Ну конечно, давай теперь надуемся и будем делать вид, что я – клинический идиот, а ты – сама добродетель.

Это был предел. Сабина поняла, что, если проведет рядом с этим человеком еще минуту, ее хватит удар.

– Остановите! – ее голос осип от ярости, а ладони так крепко сжались в кулаки, что ногти впились в нежную кожу едва ли не до крови.

Ей нужно как можно скорее избавиться от его общества – не видеть лица, не слышать голоса, не чувствовать поблизости его дыхания. Он долго проверял на прочность ее и без того не железное самообладание и наконец добился своего – она была на грани нервного срыва. Ей было наплевать, что сейчас ночь, а она где-то в городе, без копейки денег, в вечернем платье и на каблуках: она не могла и не хотела оставаться в машине, выслушивая эти грязные намеки и еле сдерживаясь, чтобы попросту его не убить.

– Пешком пойдешь? А ничего, что через весь город идти придется? – Арман понял, что дело принимает серьезный оборот, но образумиться и прикусить язык уже не мог.

– Остановите… машину… – задыхаясь от бешенства, она сквозь зубы цедила каждое слово.

Таксист колебался, не зная, как поступить, но через пару сотен метров все-таки прижал машину к обочине, решив, что страшнее разъяренной женщины – а именно в таком состоянии находилась сейчас Сабина – не может быть ничего. Моментально среагировав, она выскочила на улицу, так сильно хлопнув дверью, что в видавшем лучшие времена автомобильчике чуть не повылетали стекла. От неожиданности Арман не успел ее задержать, а она уже свернула с улицы в ближайший двор и понеслась, не разбирая дороги.

Узкое платье и шпильки мешали бежать, растрепавшиеся волосы лезли в глаза, а грудь, сдавленная лифом, не могла сделать полноценного вдоха, но Сабина не останавливалась, опасаясь, что Арман может ее догнать.

Избегая широких улиц и перейдя на быстрый шаг, она плутала по едва освещенным закоулкам и дворам, понимая, что ей предстоит не меньше часа идти по не самому благополучному району Алма-Аты, но ей было все равно. Она была в таком остервенении, что можно было только посочувствовать любому криминальному элементу, рискнувшему бы встать у нее на пути.

Стук каблуков эхом отражался от стен спящих зданий, ветер обдувал разгоряченное лицо, и к ней понемногу возвращалась способность рассуждать здраво. Она отдавала себе отчет в том, что выскочить из такси так далеко от дома посреди ночного города было не самой блестящей идеей, но у нее было веское оправдание своему поступку: останься она в машине еще на несколько мгновений – и трагедия была бы неизбежна, потому что никогда и никого не ненавидела она так отчаянно, как Армана в ту минуту. Уж лучше пасть смертью храбрых в богом забытом переулке, чем сесть в тюрьму за его убийство и до конца своих дней мучиться угрызениями совести.

Сняв туфли, она шла босиком по нагретому за день асфальту, и даже случайные прохожие не отвлекали ее от мыслей, в которые она была погружена. Она думала о том, что сегодня ей, к счастью, не грозит встреча с Арманом, которого она не хотела больше видеть никогда, а ночью он улетит, и она не услышит о нем достаточно долго – так долго, что сумеет за это время вырвать его из сердца и выкинуть из головы. Как оказалось, он был недостоин ее любви, не стоил ее слез и, по всей видимости, не мог или не хотел сделать ее счастливой, поэтому она обязана стать счастливой без него. Она постарается забыть обо всем, что их связывало, и начать новую жизнь, в которой ему не будет места. С нее хватит! Пора перестать страдать и жалеть себя, она сможет с ним расстаться, и с этого момента пусть он казнит себя за