— Да нет, — сказал Кареев, ухмыляясь. — Мы свами, Андреас, встречались восемь лет назад в беспокойном месте, котороезвалось Чечней. У вас тогда было гораздо больше волос… а у меня гораздо болеескромные звезды на погонах. Вы нелегально перешли российско-грузинскую границуи болтались по горам в компании террористов, а мы вас случайно сграбастали. Ну,включайте профессиональную память!

От неожиданности воскликнув что-то на родном языке — помнению Кареева, вовсе неблагозвучном, — Нидерхольм тут же перешел нарусский:

— Ах, вот оно что…

Он ничуть не обрадовался, наоборот, нахмурился, насупилсяеще больше. Ну, ничего удивительного, если вспомнить, что его тогда крепенькоприжали, и хотя у лютеран, к коим этот тип принадлежал, нет такого понятия, как«исповедь», Нидерхольм именно что исповедался до донышка.

— Я помню, — сообщил он сумрачно. — И нельзясказать, что это лучшие воспоминания в моей жизни. Вы мне совали под нос жуткийкинжал…

— Да что вы! — энергично воскликнул Кареев. —Мы все для вас, надо думать, были на одно лицо, и вы перепутали… Лично я вамничего под нос не совал, ни холодного, ни огнестрельного, я с вами беседовалкак раз вполне вежливо, светски, можно сказать… Помните наши беседы?

Помнит прекрасно, констатировал Кареев, глядя, как клиент,судя по его отрешенно-грустной физиономии, погружается в пучину не самыхприятных воспоминаний. Хрен тут забудешь, хотя, конечно, попытаешься из головывыкинуть…

Нидерхольм торопливо сказал:

— На сей раз у меня документы в полном порядке, яполучил визу законным образом, и аккредитация…

— Ну вот видите, каким вы стали законопослушным иправильным, — сказал Кареев, ухмыляясь. — Приятно посмотреть. Не точто в старые времена… Вот только, Андреас, вы снова ухитрились вляпаться вдерьмо. Позвольте уж без дипломатии, но именно так все и обстоит… Вы фотографировали,когда мы работали.

— Это не есть нарушение законов, — огрызнулсяНидерхольм. — Это место не объявлялось заранее запретной зоной, не былоникаких оцеплений, патрулей, всякий имел право тут находиться. Вы мне не можетеничего пришить.

— Пришить… — повторил Кареев с безмятежнойулыбкой. — Ваш русский все лучше и лучше…

— К тому же ваши солдаты разбили мне камеру стоимостью…

— Случайность, — кивнул генерал. —Неразбериха, потасовка, можете жаловаться, права качать… вам знакомо последнеевыражение, я полагаю?

— Да.

— Вот и отлично. Можете писать бумаги, ходить поинстанциям, правозащитников поднимите по старой памяти.

— Издеваетесь?

— Да ничуточки, — серьезно сказал Кареев. —Зачитываю вам ваши права, как в голливудских боевиках принято.

— Вы собираетесь меня арестовать? — настороженнопоинтересовался Нидерхольм.

— С какой стати? — удивился генерал. — У насправовое государство… Я всего-навсего хочу получить у вас ответ на парочкувопросов, и не более того. Как получилось, Андреас, что вы оказались здесь?Удивительно кстати оказались… Можно, конечно, объяснить все случайностью, но ячеловек циничный и приземленный, в такие случайности не верю. Вариантов всегодва: либо утечка информации от нас… что абсолютно нереально, либо… Ну, выпонимаете? Вы же не ребенок, много лет в этих местах отираетесь. Вам заранеесказали, что здесь будет происходить, именно те, кто все это устроил. То естьлюди, которых международное право именует боевиками, террористами,преступниками…

— Вообще-то это тема для дискуссии! — бросилНидерхольм.

— Я вас умоляю, Андреас, не надо дискуссий, —отрезал Кареев. — Давайте говорить исключительно о конкретных вещах. Ктовас сюда направил? Абу-Нидаль? Али по кличке Накир? Или кто-то еще? Уж негосподин ли Бакрадзе из грузинской газеты с непроизносимым названием? Вы обадержались очень уж синхронно, не вместе ли сюда приехали?

Какое-то время стояло тягостное молчание. Потом Нидерхольм,глядя в сторону, произнес, явно собрав максимум присущей ему решительности итвердости:

— У вас нет никаких доказательств. Это все вашидомыслы, и вы ничего не сможете мне предъявить.

— Друг мой, — проникновенно сказал генералКареев. — А с чего вы, собственно, взяли, будто я собираюсь вам что-топредъявлять, что-то доказывать? Вы сейчас преспокойно уйдете отсюда,насвистывая нечто бравурное, составляя в уме текст жалобы в Кремль, Белый дом иООН… — он сделал хорошо просчитанную паузу. — Но я конечно же не нашутку обижусь, даже рассержусь из-за того, что вы ушли, так и не став со мной откровенным…и начну вредничать.

Еще одна хорошо рассчитанная пауза. И ворохнувшаяся в глазахНидерхольма тревога.

— Что вы имеете в виду? — бросил он, стараясьговорить уверенно и небрежно.

— А вы как думаете, старина? — ласково спросилКареев. — Ничего не приходит в голову? Или память подводит? Вообще-то усложившейся ситуации есть два нюанса, оба для вас крайне невыгодные. Первый:если мы начнем прижимать вас законно, то на этом пути вас ожидают крупныенеприятности. Рано или поздно нам удастся разговорить кого-то, кто знает оваших контактах с Накиром, Абу-Нидалем и их людьми… а у вас конечно же такие жеконтакты есть. Что-то нам рано или поздно удастся доказать, и тогда у васвозникнут проблемы, я не трения с российской юстицией имею в виду… Вернее, нетолько их. Вы ведь прекрасно понимаете, что со времен нашего первого знакомствамногое изменилось и в России, и в мире, верно? Что до России, то общественноемнение, знаете ли, здорово переменилось. Уже нет оравы крикливыхправозащитников, которые бросятся вас защищать. Уже не осталось почти людей,которые всерьез считают здешних боевиков героическими борцами за свободу. Аглавное, за пределами России тоже многое переменилось. Особенно послеодиннадцатого сентября и башен-близнецов… Вы ведь знаете, что Накир и Абу-Нидальповязаны с «Аль-Каидой»? Не можете не знать — с вашим-то стажем и опытом.Так что, если российская Фемида изящной ручкой сграбастает вас за… скажем, запопу, мировая общественность уже не будет орать о мытарствах героическогожурналиста, подвергающегося преследованиям за связь с борцами за свободу.Мировой общественности предъявят другую формулировку: мы задержали человека,самым активнейшим образом сотрудничавшего с «Аль-Каидой». Как это будет звучатьв нынешних условиях, вам объяснять? Или не надо? И в США у вас могут возникнутьпроблемы, и в Европе. Быть сообщником «Аль-Каиды» нынче совершенно непрестижно,наоборот… Или я сгущаю краски, Андреас?

Нидерхольм молчал, понурясь.

— Нюанс номер два, — безжалостно продолжалКареев. — Напомнить вам, почему вас отпустили с миром восемь лет назад?

— Не надо.

— А я напомню, — твердо сказал генерал. —Отпустили вас исключительно потому, что вы тогда выложили абсолютно все, чтознали о боевиках. Вам очень не хотелось отвечать по полной программе занезаконный переход границы и прочие прегрешения перед российскими законами, выговорили много, охотно, выложили все, что знали. Ну да, тогда вас не сталивербовать, в вас тогда не было никакой нужды… но записи-то остались. Ни однаспецслужба мира подобные материалы в мусорную корзину не выкидывает, наоборот,бережет в архивах. Насколько я помню, существует не менее семи часов вашихзафиксированных на видео откровений… Ничего серьезного и важного вы, в общем,не знали, но все же дружили с боевиками достаточно долго. Вы называли тогдаконкретные имена, на конкретные случаи ссылались… И по результатам тех бесед мыкое-кого все же взяли, кое-чему воспрепятствовали, кое-какие разработки смогливашими показаниями дополнить. Ну, а если эти записи попадут в руки к вашимнынешним друзьям? Лично их это, конечно, не касается — другие времена,другие люди, иных уж нет, а те далече… Все равно. Что они о вас подумают,Андреас? Что вы и сейчас стучите. И поступят с вами соответственно. Хорошо,если просто пристукнут… а если начнут выспрашивать о вашей мнимой работе наФСБ? Применяя свои излюбленные методы допроса?