Как любой военный человек со стажем, полковник испытывалнепонятные штатским чувства, весьма специфические и в словах вряд ливыражаемые: когда проводишь операцию, на которой присутствует самое высокоеначальство, над тобой имеющееся… В общем, не всякий поймет.

Он сверху вниз смотрел на хозяина, а тот, на коленяхпримостившись рядом с лавочкой, старательно чертил на листе бумаги внутренностьмастерской: расположение бочек, машины, подъемника, прочего. Хоть какое-топредставление будет об этом, мать его, бункере. И гадай теперь, насколькозасевший там боевик идейный и упертый. Может, считает свою поганую жизньвеличайшей ценностью на свете и цепляться за нее будет зубами и когтями, аможет, как раз наоборот, только и мечтает стать мучеником за веру, заполучитьпостоянную прописку в раю и, не колеблясь, подорвется вместе со всем горючимизобилием, скопившимся внутри. И хрен бы с ним, но «язык» пропадет, коегоМосква требует с невероятным упорством.

Полковник нагнулся над лавочкой. Хозяин, конечно, неРембрандт, но разгадать его каракули нетрудно. Кружочки — это бочки,большой прямоугольничек — «шиньон», маленькие — канистры, а это,конечно, подъемник… Немало надежных укрытий, за которыми засевшему внутри легкопрятаться от пуль и осколков.

Оглянувшись, полковник убедился, что кольцо замкнулось, людина местах, все застыли как в детской игре «замри»… а в отдалении маячат местныементы с крупной овчаркой. На вид убедительная и на задержание работает, какклянутся, отлично… только чтобы ее внутрь запустить, нужно как-то распахнутьхоть одну створку двери, больше напоминающей ворота… Короче, что нипредпримешь, как ни станешь действовать, начинать все равно придется с того,чтобы хоть одну створку да приоткрыть. Капитальную крышу так просто невскроешь, а окошечки годятся лишь для одного…Расклад уже был намечен начерно,оставалось доработать кое-какие штрихи и принять решение. Вариант, собственно,один-единственный — субъекта ведь крайне желательно целехоньким повязать,готовым к употреблению. Черт, а он там не загнулся, чего доброго? До сих порпомалкивает…

— Он курящий, не знаешь? — спросил полковник,кивнув на мастерскую.

— Ага, — хозяин энергично закивал. — Он водворе курил одну за одной, в мастерской тоже пытался, я объяснил, сколько тамвсего всякого… Спички у него остались…

«Великолепно, — мрачно подумал полковник. — Если врай соберется не колеблясь, нет нужды баловаться с гранатами: открыл канистры,можно всего одну, чиркнул — и мало не покажется…»

— Значит, так, — сказал он решительно. —Пойдешь туда, скажешь «шиньон» нужно срочно выгнать, хозяин требует, распахнешьдвери… Ну а дальше падай где стоишь и уползай, куда можно.

Неотрывно глядя ему в глаза, маленький чернявый человечекмедленно замотал головой:

— Не пойду. Начальник, я что мог для вас сделал… Плохосделал? Неправильно сделал? Вот мастерская, вот ваххабит, иди и бери, у тебяслужба такая. А у меня дети… Он совсем отмороженный, ему все равно когострелять…

У труса тоже бывает момент решительного упорства, когда егои бульдозером не сдвинуть — мужество от трусости, если можно таквыразиться. Угрожать ему, собственно говоря, нечем, да он, в принципе, и необязан — ведь он не пойманный на горячем супостат, стремящийся что-то длясебя выгадать, наоборот, законопослушный гражданин, мать его за ногу… Нет, непойдет, хоть чем ему грози.

— Ладно, — сказал полковник, скривясь. —Тогда беги во-он туда и сиди смирно…

И все пришло в движение. К мастерской с трех сторонвыдвинулись три группы — цепочки людей ухитрялись бежать в тяжелых берцахсовершенно бесшумно. Изнутри их решительно невозможно было увидеть, вряд лираненый смог взобраться под потолок к одному из окошечек-бойниц. А вотпритаиться у двери вполне мог, они неплотно закрыты, есть щелочка в палец…

— Автолюбители пошли! — распорядился полковник вмикрофон.

К нему подкатил его собственный «москвич» с Мишей за рулем иопером на заднем сиденье. Полковник проворно прыгнул в переднюю дверцу,приказал:

— Музычку вруби.

«Москвич» подкатил вплотную к дверям мастерской, сотрясаявоздух очередным шансоном, и остановился. Полковник вылез, демонстративногромко, не скрываясь, хлопнул дверцей, прошелся, громко стуча подошвами.Позиция у них была невыгодная: все вокруг залито полуденным солнцем, глазам долгопривыкать к полумраку внутри мастерской… а кто им даст на это время? Супостатвнутри, наоборот, к сумраку приобвык…

Грохнув кулаком по левой половинке высокой железной двери,Рахманин рявкнул:

— Самур, ты там? Чего молчишь? Сам же сказал кдвенадцати подъехать! — полуотвернувшись, почти также громковопросил: — А может, он дома?

— Нету его дома, Толик, — моментально подыгралопер, так же громко выбравшийся из машины. — Я заходил, баба говорит, вмастерскую пошел.

— Ну, так где он тогда? — недовольно осведомилсяполковник и еще раз постучал. — Самур, ты там?

Музыка в машине орала благим матом — чтобы заглушитьвозможный легкий шум. Полковник, разумеется, не мог видеть, что происходит поту сторону мастерской, но не сомневался, что как раз в этот момент ребятаобразовали живую пирамиду, и по ней на крышу должна взлететь тройка.

Справа и слева, опять-таки бесшумно, выдвинулись цепочкиспецназовцев, бесплотными тенями скользнули вдоль стен и замерли, оставив ровностолько места, чтобы двери могли распахнуться настежь. Полковник сделал жестобоими указательными пальцами — и двое на цыпочках подбежали к дверям,беззвучно переправили автоматы за спину, изготовились моментально распахнутьстворки, когда последует команда.

— Да выключи ты свою блатату! — прикрикнул полковник. —Уши вянут!

Умолкла выполнившая свою роль музыка. Полковникприслушивался. Изнутри донесся слабый шум — совершенно непонятно, какиедействия осажденного его вызвали. Может, прячется получше, ожидая, поканепрошеные гости уберутся… а может, чеки из гранат выдергивает, падло, и суньсятолько к нему…

Ничего, главное — жив, раз ворочается.

— Да нет его там! — громко произнесводитель. — Услышал бы давно. Жене, наверное, сказал, что в мастерскую, асам поперся водку жрать…

— А мне чихать, — рявкнул полковник. — Машинуя все равно заберу, хоть отремонтированную, хоть нет. Охота мне от механикавтык получать? Ясно было сказано, обормоты: в полдень, как штык, он обещал,только что на Коране не клялся… Открывай ворота, нахрен, она на ходу должнабыть!..

Снова тот же жест обоими указательными — и створкидвери с противным визгом стали распахиваться.

Движимый неким инстинктом, полковник проворно отпрыгнул залевую створку, и аккурат вовремя — изнутри хлопнул пистолетный выстрел,неприцельно, наугад. Вряд ли их раскусили, просто нервы у раненого боевика,скорее всего, уже были ни к черту, сорвался, все человечество во врагах видел…