Не стоило. Чем больше волновалась магия, тем ярче становился камень, если возникала опасность, начинал чернеть. В спокойном же состоянии он был насыщенного цвета ночной синевы с тонкими черными прожилками.

– Лучше объясните, где вы его нашли. – Я вцепилась в мужа взглядом, но Анри и бровью не повел.

– Кольцо принадлежало отцу, его стихии временами вели себя несдержанно.

– Но почему вы отдали его мне?

– Тебе он сейчас нужнее, чем сейфу, – Анри пожал плечами и поднялся.

А меня вдруг ощутимо тряхнуло: я представила, что снова остаюсь один на один с тьмой, ухожу на грань, и руки похолодели, а желудок провалился в левую пятку. Ну или в правую, дела это не меняло. Стоило задуматься о чернилах ледяных плетей смерти, внутри все сжималось, а сердце трепыхалось, как пойманная в силки птица. Ладони позорно вспотели, вместе с ними вспотела я вся целиком. Всевидящий, только этого мне еще не хватало! Я теперь что, собственной магии буду бояться?

– Пожалуй, немного прогуляюсь, – хмыкнула, собираясь подняться, но тяжелый взгляд мужа пригвоздил меня к стулу.

– Сиди здесь и занимайся.

Вот еще!

Я вскочила, но сильные ладони скользнули по моим рукам, обжигая, сжали крепко, властно.

– Мне дурно, – сообщила я.

– Принести тазик?

Я задохнулась от возмущения. Сопеть не начала только потому, что хорошо запомнилось сравнение с чайником.

– Мало того что вы приказали за мной следить…

– Не следить, а присматривать.

– Кто я вам, дите неразумное? – выпалила ему в лицо.

– Хуже, – он усмехнулся, – дети обжигаются и больше не лезут в огонь. Ты же с завидным упорством ищешь неприятности. Не просто ищешь, но и находишь.

Прищурилась, с лихвой возвращая ему издевку:

– Вы не имеете права мне приказывать! Вы мне вообще никто!

Посветлевшие глаза полыхнули так, что я отшатнулась. Муж до боли сдавил мое запястье, которое и без того немилосердно жег браслет.

– Если тебя что-то не устраивает, исправить это можно в два счета.

Он отшвырнул мою руку и вышел так стремительно, что только чудом не сквозь дверь или вместе с ней. Под золотисто-черным узором наливались следы от пальцев, и я невольно потерла пылающую кожу и отвернулась к окну. Столы здесь были не такие большие, как в Мортенхэйме, а вот пузатые настольные лампы под абажурами поразительно напоминали те, что стояли в замке брата. Не вполне отдавая себе отчет в том, что делаю, я погладила абажур сливового оттенка, расписанный неярким сиреневым узором – какие-то веточки и птицы, ничего особенного. Сияние камня померкло, и я захлопнула коробочку. Не стану я носить это кольцо, жила без этого камня раньше и дальше проживу. По окнам забарабанил дождь, размазывая по стеклу первые капли слез, я прижалась к нему лбом, по-детски расплющив нос. Подышала на него и нарисовала сердечко, как частенько делала сестренка.

Этот незамысловатый узор напомнил о доме: о бесконечных выговорах ее светлости и щебетании Лави, от которых временами хотелось зажать уши и которые сейчас представлялись самой сладкой музыкой на свете. К слову о музыке, играть сестра не любила, но, поскольку «леди обязана иметь достойные увлечения», частенько тренькала на рояле, чтобы матушка оставила ее в покое. Вспомнилось, как брат входил в дом прошлой зимой, стряхивая с накидки снег, улыбаясь, как не улыбался уже давно. Как смотрел на Луизу, которая в те дни представлялась мне тщеславной бесстыдной дурой.

Ни на минуту не забывать, зачем я здесь.

Не забуду.

«Люблю вас», – написала на запотевшем от дыхания стекле, стерла след рукавом и уселась за стол.

Пора и впрямь браться за ум – может, в этих книгах найдется что-нибудь такое, о чем я еще не слышала. Не говоря уже о записях по архивам Эльгера, у которого источники знаний восходят к безграничной силе мааджари. Не воспользоваться таким было бы просто глупо, не говоря уже о том, что со мной творится. Не вернусь к магии сейчас же, так и буду бояться всю оставшуюся жизнь. А это точно не для меня.

Утро началось с тихого, едва различимого звона, напоминающего удар по натянутой до предела струне. Спросонья даже не поняла, в чем дело, – вчера намазала руки сонным зельем, потому что в последние дни засыпалось плохо. В довершение всего в Лавуа на несколько дней зарядили дожди, оставалось только сидеть и смотреть в окна. Муж мной особо не интересовался, я им тоже, мы старательно делали вид, что ничего не было, и у нас отлично получалось. Зато я читала запоем: начала с «Клейма» и не успокоилась, пока не прочла от корки до корки.

В общем-то заснуть я не могла как раз после этого.

Дюхайм в самом деле поднял войско мертвых… магов.

Я знала, что задумал мой муж, он признался мне в том, что собирается сделать, в последнем письме. Наша армия обескровлена и истощена, объединенной силе песков, камня и вьюг Энгерии нечего противопоставить. Я сражаюсь не только за свою страну или за нашего короля, Витэйра, – писал Роберт, – я сражаюсь за твою свободу и наших детей. За всех, кому жить на этой земле после нас.

Его тьма питала их силу, и нет ничего удивительного, что они сокрушили врага в пух и прах. Эта битва изменила ход войны, помогла воинам воспрять духом и стала днем освобождения Энгерии. А заодно началом раскола великой державы, подчинившей себе полмира, на землях которой впоследствии образовались Намийя, Загорье и еще несколько мелких княжеств. И хотя Великим Освободителем до сих пор называют короля Витэйра, костями и кровью вырвавшего победу из лап захватчиков, память о Дюхайме все равно передается из века в век.

Негласно.

Мой муж был еще жив, когда битва закончилась. Я чувствовала его боль как свою, потому что нас связали не только браслеты армалов, а нечто гораздо большее. Я чувствовала, как он умирает, и умирала вместе с ним. Но я знаю, что смерть его не была порождением тьмы, так же, как и жизнь – бесконечным мраком. В его сердце было место любви, остановили его не мертвые, а живые. Те, за кого он сражался. Мне остается только гадать, кто нанес последний удар. И верить в то, что это было актом милосердия, а не отражением страха перед тем, чем управлял Роберт.

Для меня оказалось откровением, что моих прародителей тоже связало обручение армалов, но когда я читала, волоски на теле вставали дыбом. Прошло немало лет, прежде чем король Витэйр позволил им вернуться ко двору. Лишь свидетельства магов и целителей о том, что у наследников Дюхайма нет и сотой доли его силы, стали для них милостью. Официально они были детьми спасителя, а за глаза – близкими чудовища. Страх перед силой всегда рождает желание ее уничтожить.

Звук повторялся снова и снова, и каждый звенящий всхлип отзывался всплеском разбиваемых чар, которые тут же снова сплетались в узлы, набирая силу. Пространство было насыщено стихийной магией, причем достаточно мощной. Учитывая то, что, кроме меня, в этом доме магией обладает только Жером… что ж, еще любопытнее. Я медленно поднялась – в последние дни резкие подъемы заканчивались головокружением – и осторожно двинулась к окну. Хотелось посмотреть, что там творится, но выдавать себя не особенно.