– Что?

От неожиданности вскинула на него широко распахнутые глаза. Анри усмехнулся и кивнул на оставшиеся на столе карты.

– Предлагаю сыграть. Правила ты отлично уяснила, насколько я понял.

Да уж, игру Мьелла Жером мне разъяснил так, что ночью спроси – расскажу без запинки. Частично знала правила еще по старой памяти, в Лигенбурге муж уже объяснял их мне, но тогда это были шуточки. Сегодня я прониклась картами серьезно, захотела научиться по-настоящему, не просто играть, но побеждать не от случая к случаю, а раз за разом. Вот только почему-то не сильно оно помогало мне с выигрышами. Точнее, несколько раз я все-таки у камердинера выиграла, но в целом меня это не спасло. Сейчас же… Муж смотрел, прищурившись, с легкой полуулыбкой, а значит, соглашаться нельзя. Какой соглашаться, даже думать об этом нельзя.

– Вот еще!

– Что ж, – Анри кивнул, – на пуговицы играть всяко интереснее, это правда.

На что это он намекает? Что я побоюсь играть серьезно?

Ну, так он слишком плохо меня изучил! Или… слишком хорошо?

В жилах закипела кровь, стало душно, в ушах зашумело. Нехорошо так.

– Каковы ставки?

Голос точно принадлежал мне, разве что самую капельку хриплый от предвкушения. Я закусила губу, и взгляд Анри потемнел, словно для него это была не просто очередная игра, одна из многих. Для меня же это было нечто гораздо большее – попытка отвоевать свободу, не отдаляясь от него. Не лишая себя возможности подобраться к его окружению.

– Что ты хочешь получить в случае выигрыша?

Тут я даже не задумалась.

– Бумаги и полную свободу действий.

Анри нахмурился, но потом кивнул.

– Замечательно. Если выиграю я, ты станцуешь для меня харрим.

Я вскинула брови. Не покраснела, и на том спасибо. Нет, что ни говори, а мой муж точно извращенец. Харрим – древний танец, предшествующий брачной ночи. Откровенный, провокационный и соблазнительный, исполняется в тряпочках, которые одеждой назвать язык не повернется. Для нарядов используют намийские шелка, драгоценные камни и полупрозрачные ткани, легкие как газовые облака, летящие во время движений, которые ни капельки ничего не прикрывают… ну, почти. И ведь Анри мог спокойно попросить развода и немедленного отъезда в Энгерию, а вместо этого… Я вглядывалась в мужа, но так и не смогла отыскать ответа. Глаза превратились в ореховые омуты, в которых даже на поверхности ничего не видно, лицо – в маску бесстрастия.

– Пожалуй, я даже могла бы согласиться…

Анри слегка приподнял брови.

– Но?

– Но в образование леди эту науку забыли включить.

– В образование леди в Энгерии вообще много чего забыли включить. Если дело только в этом, я найду тебе учительницу.

– Украдете намийскую наложницу?

Единственное государство, где харрим не был запрещен, а наоборот, распространен вполне легально, – его танцевали жены и наложницы для мужей и господ – Намийя. Девочек такому учили с детства, по традиции без танца нельзя было первый раз взойти на брачное ложе, а что касается остальных ночей – все по желанию мужей и господ, разумеется.

Анри улыбнулся.

– Я найду ее гораздо ближе.

– Наложницу?

– Учительницу танцев. В Ольвиже есть одно очень интересное кабаре, где танцовщицы многое умеют.

– Договорились.

Анри поразительно галантно отодвинул мне стул, но я не стала садиться. Положила пальцы на спинку, накрыв его руку своей.

– Я же не сказала, что игра состоится сегодня, милорд. Но не переживайте, она обязательно состоится. Обещаю.

Глаза его сузились, мелькнувшее в них раздражение пополам с восхищением стоили того, чтобы все это затеять. Я не собиралась отказываться от своих слов, а опасность будоражила еще сильнее. Когда ставки высоки, чувства и впрямь другие: кровь шумит в ушах, сердце заходится в танце – гораздо более древнем, чем харрим, и имя ему – азарт. Ты понимаешь, что просто не можешь проиграть. Не имеешь права, потому что на кону слишком многое.

Я одарила мужа очаровательной улыбкой и вышла.

Дело осталось за малым: научиться выигрывать.

Тьма была повсюду – бескрайняя выжженная пустыня. Ни звука, ни движения, только холод и скользкие черные щупальца, прорастающие сквозь обугленную смоль земли. Как я здесь очутилась? Дрожа от холода, пыталась бежать, но ноги увязали в прахе, ледяные ленты захлестывали, обволакивая густым непроницаемым коконом. Вместо голоса из горла вырывалось сдавленное шипение, сливающееся с шелестом тлена под ногами: «Хватит! Оставь меня в покое!» – И тьма вторила мне моим голосом: «Мы – единое целое, Тереза. Ты мо-я-я-я…»

Одежда обращалась в прах, а скользкие ленты облегали, как вторая кожа. Разумеется, я не должна была себя видеть, но сейчас перед моим бесплотным духом стояла тень, затянутая в саван. Черные глаза без белков, только лицо и руки выделяются белыми пятнами, со вскинутых ладоней в мир сочится смерть, берущая свое начало в солнечном Лавуа. Сочная зелень листвы скукоживается от боли ледяных ожогов, по стволам бежит тлен, а белоснежные поля аламьены чернеют на глазах. И я бьюсь, стараясь запереть в себе смертоносную глубину обратной стороны жизни, но ничего не могу поделать, чтобы это остановить.

«Нет! Пожалуйста, нет!»

Голос замерзает в груди, слова ссыпаются в сгустившийся воздух ледяной крошкой. Небо застилает непроницаемая хмарь, за которой солнце – всего лишь бессильное размытое пятно. Тщетно бьюсь внутри себя самой, но с пальцев по-прежнему течет глубинная тьма, заполняя собой все и вся. Которая рано или поздно доберется и до Мортенхэйма, по пути стирая с карты жизни целые города. Единственный, кто способен это прекратить…

– Анри! – кричу во все горло, так что воздух обжигает легкие, и слышу свой голос. Наконец-то! – Анри!

– Тереза!

Земля идет волнами, меня встряхивает еще и еще раз, подбрасывает вверх, и прах разлетается дорожной пылью. Брызги тьмы рассеиваются в полумраке, когда я открываю глаза и цепляюсь за плечи мужа, который вглядывается в мое лицо. Так близко, что, самую капельку приподнявшись, я могла бы прижаться щекой к щеке. На полу валяется сбитое одеяло, из приоткрытого окна тянет свежестью. Алаэрнит сияет, и когда я разжимаю руку, позволяя ей упасть на простыни, за ним тянется неясный голубоватый след. Дрожь по телу, последние остатки кошмара рассеиваются, на смену им приходит жгучий стыд: я не просто вопила во все горло, как впечатлительная девица, я… позвала Анри.

– Простите, – попыталась выпутаться из сильных объятий, но он держал крепко.

– Что случилось?

– Дурацкий сон, только и всего.

– Дай угадаю: в нем была тьма?