В Выжиху вернулась еще одна семья, мать и две дочери. Не повезло бедняжкам, плохо спрятались. Обнаружили, что влипли, бросились к лесу. Конные бандиты настигли женщин на опушке.

Фабиуш вылез из ямы, лежал в траве. Эти бедняжки погибли у него на глазах.

Всадников было четверо. Трех молодчиков Фабиуш видел впервые. Это были крепкие бородатые парни. А вот того мерзавца, который ими командовал, он уже встречал.

Это некто Нестор Кишко. Он был в ОУН на небольших офицерских должностях. Мерзкий маленький тип со злыми глазами, жестокий, циничный. До тридцать девятого года, при польской власти, этот субъект работал бухгалтером в конторе на карьере, был робкий, забитый, пресмыкался перед администрацией. Кто же знал, что в нем такая злоба с годами накопилась.

– Люди сказывали, что он у Горбацевича был помощником, – продолжал грустное повествование Матецкий. – Это тот, что за главного был тут у бандитов. Он после нашего бегства уже здесь воцарился. Люди шептались, что просто дьявол. Наши с ним дорожки, к счастью, никогда не пересекались. – Крестьянин начал истово креститься.

Собеседники Станислава менялись, как карты в колоде. Люди плакали, делились горем, просили зерна или стройматериалов. Но у всех было главное общее пожелание: защитите! Вы же власть!

Шелест был всего лишь руководителем оперативной группы контрразведки «Смерш», и задачи перед ним стояли другие. Он мог обеспечить безопасность этим людям только одним способом – уничтожить банду. Они этого не понимали, кто-то переступал черту, срывался в крик.

Майор окутывал себя табачным дымом, ждал появления ценной информации.

Беженцы из Поросли жаловались на жизнь. Вернулись в родное село, а там шаром покати. Стоит телега с разбросанными пожитками, рядом сухое дерево, на нем распятый труп и табличка на груди для непонятливых: «Это поляк. Так будет со всеми поляками».

Мужики и рады взяться за оружие, готовы защищать свои семьи. Но Советская власть не разрешает, говорит, что сама их защитит.

Но это только пустые слова. Она себя-то защитить не может!

Третьего дня бандеровцы под Процком колонну части материального обеспечения растерзали, все ликвидное добро затащили на подводы и убрались в лес. Семерых молодых новобранцев в плен взяли, на опушку отвели и лопаты всучили. Мол, ройте себе окопы в полный профиль. А как дорыли, всех сгрузили в эти ямы да засыпали, только головы наверху и остались. Бандиты потешались, а когда наскучило, взяли косы да давай их отсекать. Еще жаловались, что косы тупые, ни хрена не работают.

Картина складывалась удручающая. Станислава захлестывали волны отрицательной энергии. Порой ему хотелось воскликнуть: «Люди, мать вашу, заткнитесь!» Но он прилежно все записывал.

Во время обеденного перерыва сухой паек не лез в горло. Майор давился травянистым чаем, который заварил в самоваре сержант Вахмянин, обильно курил. Настя с мрачным лицом перебирала документы, проштампованные орлом, вцепившимся в свастику. Гальперин отдыхал, наслаждался минутой покоя.

– Я, может быть, чего-то не понимаю, товарищ майор, – кашлянув, признался он. – Тут жуть творилась, змеиный клубок какой-то. Как в этом аду могли хоть что-то сделать советские партизаны? Ведь у них абсолютно не было поддержки ни от поляков, ни от хохлов. Русских тут практически нет, евреев истребили. Любая структура нам враждебна – немцы, националисты, украинская полиция, польская жандармерия, боевики правительства Миколайчика.

– Ага, наши тут особняком стояли, – согласилась Настя. – Им даже внедрить своих людей в эти структуры было невозможно. О пропаганде вообще молчу. Они просто добавляли свою лепту в общий хаос.

– Темные вы личности, товарищи офицеры, – заявил Стас. – Во-первых, сбор информации, передача ее в центр посредством радиосвязи. В штате оккупационной администрации были наши люди. Данные о перемещении войск, вооружения. Эшелоны, пущенные под откос. А ведь каждый такой состав с техникой или боеприпасами – это спасенные жизни красноармейцев. Постоянные налеты на немецкие колонны, мелкие гарнизоны, структуры оккупационной власти. Партизаны теребили бандеровцев, вели какой ни есть, а обмен разведданными с польскими партизанами, временными попутчиками, так сказать. Совместные меморандумы, конечно, не подписывали, но информацией делились, иногда общие акции проводили. Не стоит утверждать, что у Советской власти здесь не было поддержки. Многие ждали возвращения наших войск. Другое дело, что боялись. Не морочьте мне голову, короче.

Потом интерес майора привлек Панас Шуфрич, украинец, уже немолодой лысоватый мужик в безрукавке. Он ерзал на табурете, избегал прямого взгляда. Его доставили сюда, мягко говоря, особым порядком, фактически под конвоем.

– Человек вроде не опасный, – проговорил Кисляр. – Мастер на пилораме, в зверствах не замечен, тихий. Был в бандеровцах, но бабы говорят, что они его силой забрали, не хотел он. Помаялся в банде да и сбежал. Шуфрич особо этого и не скрывает, сам признался, когда мы в том месяце чистку проводили. Божится, что активно стоит на пути исправления, ничего дурного не замышляет, к коммунистам лоялен. Любую власть готов принять, лишь бы его не трогали.

– За что меня сюда, товарищ майор?.. – пролепетал Шуфрич. – Я живу себе тихо, никого не трогаю, Советскую власть поддерживаю.

– Вот и поддержи еще разок, Панас, – строго сказал Шелест. – Да не пустыми словами, а надежными сведениями. Не поверю, что ты не в курсе. Но учти, я сразу вижу, если кто-то врет. Не приходили к тебе бандиты, не предлагали снова поучаствовать в их освободительном движении?

Этот тип был действительно далек от идейных распрей и на садиста не походил. Поляки майора в восторг не приводили, но не убивать же их за это! Пусть живут. Они такие же люди, как и он сам.

Что происходило здесь после той ночи, когда бандеровцы устроили массовую резню? Польского населения в повете почти не осталось. Даже немцы удивлялись такому рвению националистов. Можно было бы просто депортировать поляков куда-нибудь под Варшаву или Краков. Но нет, убить оказалось проще и занятнее. Немцам, впрочем, это было до лампочки. Грызню славян между собой они только приветствовали.

Назар Горбацевич, прибывший сюда из Ковеля, остался в повете. Зверства продолжались, но уже не с тем размахом. Бандеровцы ловили польских и советских партизан, пытали, замучивали до смерти.

Участились акции устрашения соотечественников. Любая попытка спасти представителя «неправильной национальности» влекла за собой казнь. Утаивание продуктов, нежелание отдавать сыновей в освободительную армию заканчивались тем же.

Горбацевич засветился. Его теперь все знали, тряслись от одного имени. Он подчинил себе все мелкие подразделения, разбросанные по району, стал командовать ими. С ним считались функционеры ОУН, его побаивалось руководство службы безопасности. Бесчинства и грабежи дозволялись только с его санкции. Он принимал участие в митингах, разрешенных оккупационными властями, присутствовал на казнях, бывало, сам разминал руку.