Но время шло, а независимого государства так и не было. Положение на Восточном фронте ухудшалось. В какой-то миг националисты зарвались. Их отношения с оккупационными властями портились. Те стали притеснять борцов за незалежность, запрещали собрания и митинги, разоружали подразделения, закрывали типографии, издающие вредную продукцию. Начались аресты функционеров ОУН. Организация переходила на нелегальное положение. Отряды прятались по лесам.

В Возырь прибыла рота СС для ареста Горбацевича. Произошла отчаянная стычка вчерашних союзников. Горбацевич бежал в лес.

С той поры неразбериха только усилилась. Кто хозяин, чьи распоряжения выполнять мирному обывателю? В села заходили злые, небритые хлопцы, терроризировали народ.

Горячие хлопцы чуть не удавили Панаса. Пойдешь, дескать, с нами воевать. Жена впала в истерику, так ей по лбу дали.

Шуфрич месяц жил в глуши, в землянке, выходил на посты. Пару раз приезжал Горбацевич, шептался с командиром отряда Суриком. Тот еще тип. Один его взгляд дрожь вызывал.

Той же ночью хлопцы совершили налет на немецкий склад в Ядринцах. Хапнули теплые шинельки, сапоги, пару десятков походных ранцев. При этом прирезали двух охранников. Добро погрузили на подводы и увезли.

Утром рота немецких солдат окружила схрон и принялась забрасывать его гранатами.

Панас в этой суматохе сделал ноги, два дня отсиживался в лесу, потом выбрался к родному селу. Жена уже и не ждала его, очень удивилась. С тех пор больше в мобилизацию не попадал, бог миловал.

– Где сейчас Горбацевич?

– Да кто же его знает? – Шуфрич развел руками. – Одни говорят, что убили его, другие – что жив и сидит где-то в лесу.

– В каком лесу он может сидеть?

– Гражданин офицер, да откуда же мне знать-то? – взмолился Шуфрич. – Тут повсюду леса. Росомач, Кудряши, Белянники. Мне, гражданин офицер, точно известно, что он потерял почти всех своих помощников. Жулебу ваши партизаны еще в сорок третьем пристрелили, Младко в начале сорок четвертого подох. Теперь уже поляки постарались. Кишко вроде жив, говорят, что видели его. Все так же лютует, зло свое на людях вымещает.

Следующий собеседник майора выразил мнение, что Горбацевич бросил свои подпольные дела и записался в дивизию «Галичина». Сосед, мол, сбежал из этого формирования. Он вроде видел там похожего офицера.

Эта версия вызывала интерес, но и резонные сомнения.

14-я гренадерская дивизия СС «Галичина» формировалась и контролировалась немцами. Горбацевич впал у них в немилость, значит, дорога ему туда была заказана.

С данной дивизией вообще связана отдельная поучительная история, позор на веки вечные, от которого никак не отмыться. Она формировалась только из украинских патриотов. Отбор проводился жестко, но нехватки в добровольцах немцы не испытывали. Конкурс как в престижный вуз – несколько человек на место. Все как один – настоящие звери, готовые зубами рвать глотку врагу.

Этих психов немцы использовали против поляков в западной части Галиции, в Югославии против партизан Тито, даже во Франции. Слово «Галичина» наводило ужас в этих местах.

Но только не в Красной армии, бойцы которой всякого дерьма повидали. В конце июля сорок четвертого года под Бродами – это Львовская область – дивизия потерпела сокрушительное поражение, была уничтожена фактически полностью. Лишь какие-то крохи просочились через окружение.

Но самое смешное состояло в том, что через пару недель дивизия в полном составе снова рвалась в бой. От добровольцев отбоя не было.

Из соседнего помещения высунулась Настя, поманила командира пальцем. Она и Гальперин тоже проводили беседы такого рода. Глаза у женщины горели, значит, стоило подойти.

В комнате сидел пожилой поляк, походивший на основательно высохшую мумию. Рот, глаза, нос – все запало глубоко в череп, навевало ассоциации с ожившим мертвецом. Но с голосом у человека все было в порядке. Мужчина моргал, на серых щеках блестели слезы.

– Пан Себастьян Ахтуба, – представила его Настя. – Житель села Бержец. В ту страшную ночь он потерял все.

– Да у меня всего и не было никогда, – пробормотал мужчина. – Лишь пара сыновей, дом да жена. – Чувство юмора у поляка было какое-то жутковатое, но с головой он вроде вполне ладил.

– Польские партизаны подобрали его в лесу, сильно изрезанного, – сообщил Гальперин. – Месяц держали в отряде некоего пана Золотовского, выходили. Он там пригодился. Хорошо знает русский, украинский.

– Преподавал в прошлой жизни в львовском технологическом, – проскрипел мужчина. – Как безобразия начались, бросил работу, решил перебраться с семьей в село к родственникам. Вот и перебрался. А ведь мне казалось, что там нас никто не тронет.

– Опустите часть рассказа о вашем прошлом, пан Себастьян, – попросила Настя. – Повторите про позавчерашний день.

– Да, я понял, – сказал мужчина.

Он был не старый, но производил впечатление чего-то древнего, доисторического.

– Мне уже поздно чего-то бояться, нет смысла, все потеряно. В Роснах я живу, приехал три недели назад, хочу останки своих родных найти, похоронить и умереть здесь же. В Росны в сорок третьем убежали те поляки, которые выжили. Они считали, что это село Армия Крайова бережет. Там живет родня многих партизан. Только вот уже не было в Роснах никакой родни. Ее давно вывезли оттуда. Подставили нас, никто на помощь не пришел. Бандеровцы всех поубивали к чертовой матери. Орали: «Смерть ляхам! Слава Украине!» У них там даже фотограф был. Они красовались перед ним на фоне трупов, видать, для агитационного издания. Горбацевич там был, а с ним его прихвостень Кишко. Тоже фотографировались.

– С чего вы решили, что это Горбацевич? – осведомился Шелест.

– Да как вам сказать, молодой человек. – Ахтуба усмехнулся. – Если к кому-то обращаются «пан Горбацевич», то скорее всего это и есть пан Горбацевич. А если кричат: «Эй, Кишко», то… ну, вы понимаете. Горбацевич и полосовал меня саблей. Уж не знаю, где он ее достал, кривая такая, казацкая. Я навсегда его глаза запомнил, такие насмешливые, злые, алчные до крови. Позавчера я эти же глаза увидел. Вышла компания из леса да сразу к сельсовету двинулась. В простые дома они заходить не стали. Оттого и живой тут сижу. Председатель через окно в задний двор сиганул и тикать за околицу. Погнались за ним. Уж не знаю, догнали ли, но в село не вернулись. Наверное, догнали. Ведь его тоже не видно. Неделю проработал, счастливчик, иные и такой срок не выдерживали. Но дело не в том. Когда они по улице шли, я те самые знакомые глаза увидел. Божьей Матерью клянусь, они и есть! – Мужчина содрогнулся. – Это Горбацевич, точно. Но внешность у него другая.

– Это как? – спросил Шелест.

– Нет, поймите правильно, я не сумасшедший, в волшебство не верю. Думаю, граната рядом взорвалась, рожу ему осколками посекло. Она у него была видная, запоминающаяся, а теперь вся правая часть лица в складках и шрамах. Еще борода. Да и согнуло его как-то, прихрамывает, заметное усилие прикладывает, чтобы ноги переставлять. Вот и получается, что одни глаза остались, по которым можно признать. Он командовал отрядом. Помощник Кишко при нем подпрыгивал. Ухмылка похабная, маленький, башка круглая, глазки узенькие.