от петербургского климата, но и от обжорства. Видать, кормили гостя на славу. Пришлось фармацевту выписывать более десятка разных микстур, слабительное, магнезию, примочки, касторовое масло, декокт (отвар из лекарственных растений) и прочие снадобья, которые применяют при желудочно-кишечных расстройствах[245].

А может, сказывалась общая слабость афганца, не отличавшегося богатырским здоровьем.

Его лечение, заметим a propos, оплачивал Азиатский департамент. Сохранился адресованный в Департамент рапорт «генерал-адъютанта Перовского поручика Виткевича» от и февраля 1837 года: «Сообразно с приказом Его Высокопревосходительства господина Директора сего Департамента имею честь препроводить при сем счет, поданный мной из Английской аптеки медикаментам, отпущенным по 26 декабря истекшего 1836 г., всепокорнейше прося о выдаче означенных в сим счете денег для уплаты по принадлежности»[246]. Это был пятый по счету рапорт Виткевича, и не исключено, что все пять были посвящены одному и тому же вопросу.

Забота о Гуссейне Али отчасти отвлекала от мыслей о причинах задержки с принятием решения в верхах и настраивала на философское отношение к сложившейся ситуации. В конце концов, государь дал согласие только на прибытие в столицу посла и сопровождающего. По логике вещей из этого следовало, что за первым шагом последует второй, но никто не обещал, что это произойдет сразу по приезде Гуссейна Али и Виткевича и произойдет вообще. Во-первых, государь отбыл на летний отдых до конца сентября; во-вторых, российская бюрократия не привыкла спешить; в-третьих, дело было деликатное и спешки не терпело.

Потому Ян, или как его теперь уже все почти всегда все называли – Иван Викторович, старался не мучить себя пустыми сомнениями, запасся терпением и использовал появившееся время для пополнения своих знаний об Афганистане и Центральной Азии. В Азиатском департаменте он стал своим человеком и подолгу беседовал с сотрудниками, вникая в нюансы обстановки в регионе и российской политики. Читал книги, имевшиеся в библиотеке департамента, рабочие материалы. Из письма к Далю: «Я познакомился поближе с Управляющим

Отделением Департамента, по которому проходят все наши дела, он имеет очень хорошие сведения об наших странах и большое влияние на дела, и его жаль, хорошо бы было, ежели бы можно, чаще встречать таких людей, я толковал с ним долго и много обо всём, желание есть делать всё лучше для нашего края, да способов немного, и они здесь так заняты делами, которые издалека кажутся важнее наших, что едва при важнейших случаях обращают на нас внимание»[247].

Как видим, настрой становился достаточно оптимистичным и позитивным, но все же задевало Яна то, что важная политическая работа вершится без его участия, возникало чувство одиночества. Иначе не жаловался бы милому другу: «здесь так заняты делами, которые издалека кажутся важнее наших, едва при важнейших случаях обращают на нас внимание»[248]. А дела, с какой бы иронией не оценивал их автор письма (если «издалека кажутся важнее наших», то, значит, вблизи таковыми уже не кажутся), и впрямь были важными.

Политические подробности

К возвращению государя Министерство иностранных дел обязано было представить во всех подробностях программу действий, связанных с посланием Дост Мухаммед-хана. Предполагалось, что это будут решительные, наступательные шаги, направленные на ограничение британского влияния, которое, с точки зрения российского правительства, вышло за рамки дозволенного.

Во второй половине 1836 года, то есть как раз после прибытия в северную столицу Виткевича и Гуссейна Али, произошло резкое обострение российско-британских отношений. Англичане и прежде использовали практически любую возможность для того, чтобы причинить неприятности русским и ослабить их международное влияние, отыскивая для этого уязвимые точки на теле «русского медведя». Самой перспективной из них считался Кавказ, где Россия не первый год вела кровопролитную войну с горцами.

Англичане почти неприкрыто поддерживали сопротивление российскому вторжению в этом регионе. В ноябре 1836 года случился скандальный инцидент со шхуной «Виксен», на которой английский агент и разведчик Джеймс Белл перевозил оружие и порох для черкесов. У черноморского побережья его корабль перехватил русский бриг, что стало причиной громкого политического и дипломатического конфликта между двумя государствами. Белла освободили, но он не оценил должным образом такое проявление доброй воли с российской стороны, не угомонился и весной вновь отплыл на Кавказ с грузом оружия, о чем российское правительство было проинформировано через свою разведку.

В АВПРИ сохранилась служебная записка одного из российских чиновников, адресованная высокому начальству (возможно, представителю руководства Министерства иностранных дел), свидетельствующая о реакции правящих кругов государства на действия Белла. «Сейчас получил я секретное известие из Одессы будто бы известный англичанин Белл, взятый на корабле «Виксен», пробрался в Закавказские горы к враждебным нам племенам, что будто бы зимою из Требизонда[249] доставлены тем племенам военные снаряды и пушки. Все сие долгом поставляю довести до сведения Вашего Высокопревосходительства. Если бог благословит распоряжения ваши и удастся схватить этого злобного англичанина-банкрота, который мечется как чума из угла в угол, то честь и слава большая. 29 мая 1837, С. Петербург»[250].

Усилиями англичан, в которые Белл внес немалый вклад, вскоре все черноморское побережье Кавказа было охвачено восстанием. Российские власти назначили награду в три тысячи рублей серебром за голову негодяя, но вторично схватить его не удалось. Лишнее доказательство тому, что все надо делать вовремя. Британские же правительство и парламент раскрутили мощную пропагандистскую кампанию, настраивая против Петербурга европейское общественное мнение, так что двусторонние отношения оказались на грани разрыва, и вооруженная конфронтация стала казаться вполне реальной.

В июне 1837 года Павел Гаврилович Дивов, сенатор, занимавший важные посты в Министерстве иностранных дел (неоднократно во время отлучек министра оставался Управляющим МИД), записал в дневнике свои впечатления от посещения Кронштадта: «…Я был изумлен огромному количеству орудий, поставленных на валах и в укреплениях. По-видимому, у нас серьезно ожидают нападения со стороны Англии»[251].

Многих тогда посещало предчувствие войны.

Николай I и российские министры не желали подобного исхода, однако Великобритания столь рьяно и нагло ущемляла российские интересы, что какие-то контрмеры представлялись совершенно необходимыми. Инциденты с участием Белла настроили Петербург на воинственный лад, породив желание хорошенько проучить англичан. Николай I доверительно говорил новому послу в Персии Дюгамелю незадолго до его отъезда (предположительно эта встреча состоялась в конце 1837 или начале 1838 года), что «англичане, – надо в этом сознаться, – дурно себя вели в последнее время». При этом имелись в виду не только эскапады Белла, но и намерение Лондона, вопреки имевшимся договорным обязательствам, «завести консулов в портах Каспийского моря». По определению царя, за этим стояло исключительно желание «интриговать», ведь никаких торговых интересов