потом, уходя? А я должна буду уйти. Сомневаешься, что я умею плакать, хочешь это увидеть? Тебе нравится смотреть на мои страдания?

Он не ответил. Думала, он уберет руку, но он лишь перевернул её и накрыл своей ладонью мою. Тепло, тепло, сразу, будто в дымке… Из зимы в лето.

Разрывать наше касание было все равно, что отрывать пласт души вместе с кожей.

– Я же сказала, что я тебя больше не касаюсь.

Я выдернула руку.

Отодвинула тарелку и кружку с чаем, кивнула: «Спасибо». И отправилась к себе в комнату.

Одежду он принес мне в спальню – другие джинсы, кофту с капюшоном от серого спортивного костюма. Штаны, конечно, имело смыл сменить: мои изрядно запылились. Вот только влезть в джинсы Стеллы не получилось. Я никогда не была «коровой», но в этот момент себя ею почувствовала: невеста Эггерта была, оказывается, изящней в икрах и лодыжках.

– Нет во мне грациозности твоей невесты, – покачала я головой, – малы.

Пью, привалившись к косяку, смотрел на мои переодевания. Я его не гнала: чего он не видел? Меня в плавках, меня без плавок. К черту лишние стеснения.

– Можешь дать мне штаны от этого же костюма? – Я указала на серую кофту. Они точно должны быть шире снизу.

– Сейчас принесу.

Штаны подошли. Теперь, накинув на голову капюшон, я выглядела как конспиратор – наружные камеры мою внешность уловить не смогут.

– Еще мне нужны солнцезащитные очки.

– В машине затемненные стекла.

– Не в этом дело.

– А в чем?

Я смотрела на дневной свет снаружи. Через дорогие высокие окна. Еще раз с утра успела оценить интерьер квартиры, вензельную ткань на шторах. Все очень красивое, классное, чужое.

– Мои глаза отвыкли от яркого света. – Он, конечно, не видел, насколько тусклыми были «дни» в Дэйтоне. Их и днями-то назвать было нельзя, не то что здесь. – Найдешь?

– Да, найду.

Хорошо. Я собиралась пройти мимо него в коридор, но Эггерт неуловимым жестом остановил меня. Прижал к стене – его взгляд расслаблен, как тогда, когда он был слеп. Все-таки Пью привык полагаться на чувства, запахи, некие другие внутренние сенсоры. И сейчас он делал то же самое – вдыхал меня. Вырваться я не успела, он меня поцеловал. Он все-таки сделал это – коснулся меня, – и в моем воображении мы перенеслись в прихожую его Дэйтонской квартиры. Когда впереди неторопливые ласки, изучение меня кончиками пальцев, когда бури не ждешь. Так нельзя… Его губы оставляли дорожки на моей щеке, дыхание горячее.

– Я не блондинка… У меня не синие глаза, как у нее… И зовут меня не Стелла…

Он просто зажал мне рот ладонью, не открывая глаз. Он знал, что я не Стелла, он позволял себе что-то другое – во что-то временно провалиться, в те чувства, которые испытал в лабиринте. Я была уверена, что потом он переживет их легче, чем я. «С глаз долой, из сердца вон…»

Убедившись, что я больше не мычу язвительными замечаниями, Эггерт освободил мой рот. И поцеловал еще раз. Поцеловал так, что стало понятно: это дойдет до постели, потому что я сейчас захочу продолжения, потому что не смогу это прервать. Потому что уже хочу «дальше».

– Что ты делаешь?

Невероятных усилий стоило прервать поцелуй.

– Не уверен в том, когда еще у меня появится на это шанс.

– А я уверена, – втянула воздух, выдохнула, – что у тебя его не будет никогда.

И выдернула себя из чужих объятий.

Не знаю, проще ли было бы, останься он сегодня холодным, как вчера. Может быть. А может, так было бы сложнее – Лейка моя, однако, реагировала очевидной прохладой. Продолжать начатое Пью было нельзя.

– Нам нужно ехать.

Его машина была шикарной. Серебристой, отполированной так, что даже через очки слепило глаза. Темные стекла, дорогие номера, невероятно комфортабельный салон. Авто для «высших чинов» – думаю, в Дэйтоне такую простой смертный позволить бы себе не смог, даже если бы накопил на неё. Она неслась по ровным дорогам неслышно, будто не имела двигателя вовсе. Лишь на светофорах, когда мы стояли, я слышала тихое урчание мотора. Я выглядела типичной «воровкой»: очки в пол-лица, натянутый на голову капюшон. Вместо того чтобы смотреть на собственное отражение, я смотрела на улицы, которые, возможно, больше не увижу никогда. Высокие дома с лепниной – элегантные, стильные. Привлекательные витрины магазинов, модно одетые манекены, ювелирные, обувные, парикмахерские салоны… Так вот где живут счастливые люди. В Кирстауне оказалось не так много зелени, как мне представлялось, я вообще воображала это место неким холмистым диким раем. Где все ходят в кружевных фартуках, носят друг другу горячие пирожки и творят на каждом пригорке. Пишут стихи, сочиняют музыку, делятся навеянными красивыми закатами поэмами. Образно, конечно. Столица Первого Района оказалась куда холоднее моих представлений, дороже и строже. И очень странными выглядели люди… Кто-то одет в розовые костюмы, кто-то в парике – бомонд, что ли? Жеманные мужчины, дамы с собачками, деловые мужчины. Но на лицах ни улыбок, ни вдохновения – обычные лица, озабоченные, «потасканные». Мне встретилась даже откровенно ругающаяся на транспортной остановке пара – мужчина и женщина. Злобные, как два пса, рычащие на весь квартал.

– Как так? – спросила я тихо. – А где же… рай? Я думала, …здесь процветает вечное счастье.

– Миф, – отрубил Эггерт холодно.

– Процент Лейки выше шестидесяти шести…

– Ни у кого его на самом деле нет. Здесь Лейки модифицированы, они вообще не отражают процент.

Точно, как у него самого.

– Тогда…как? – моему разочарованию не было предела. Я даже не сумела сформулировать вопрос, но водитель меня понял. И пояснил:

– Людей расселяли по Районам не по принципу наполненности Лейки, конечно же. Это легенда для Второго и Третьего Районов. Здесь закрепились все, чьи предки имели деньги, власть и связи. Те, кто мог что-то предложить действующему руководству и кто мог развлекать тех, кто мог что-то предложить. Талантливые мастеровые в разных областях, конечно, имеются. Но и они не приглашенные, достигнувшие нирваны в творчестве, но потомки своих отцов и дедов, закрепившихся здесь ранее.

Еще одно розовое стекло треснуло. Нет рая, некуда стремиться. Вот, оказывается, что представляет из себя Первый Район – власть, власть и еще раз власть. Не важно, какого она порядка.

– Извини, что разбил еще одно твое представление о реальности.

Он опять был прохладным, «Пью».

Я лишь печально хмыкнула – не в первый раз он это сделал. Эггерт вообще очень умело разбивал все, что мне было дорого, и я промолчала. Я все равно запомню Кирстаун, потому что его редко кто видит воочию. Пусть воспоминание об этом городе не будет мне приносить радости, но оно останется в моей голове.

В салоне повисла тишина.

«Я не дала ему руку сегодня, – грустные мысли не желали уходить, – но что бы это изменило?» Счастливый конец у этой сказки был невозможен.

– В чем заключаются твои разработки? Какие идеи с помощью искусственного интеллекта ты хочешь внедрить?

Больше не представится шанса его об этом спросить.

– Сделать первое внедрение ИИ в ткань бытия по принципу того, что было. Убрать разделение на районы и классы. Вернуть единство.

Даже мне было понятно, что живущие здесь люди этого не захотят, и таких будет много. Кто-то будет просто словесно выражать недовольство, кто-то будет открыто и сильно противодействовать. Даже жители Второго Района не пожелают смешиваться с жителями Третьего. Классовые роли – то, к чему привыкают. Если у тебя нет всего, есть хотя бы что-то. Риск того, что это «что-то» может пропасть, обесцениться, всегда вызывал гражданские войны.

– Ты рискуешь.

– Да.

«А ведь у него хватит яиц, – думала я, – у Эггерта. Хватит внутренней стали, чтобы этот проект провернуть. Даже если он не воплотит идею сегодня, все равно поспособствует ее продвижению максимально. Такие, как он, не сдаются». Мне импонировала его смелость, его умение идти наперекор. В Третьем Районе живет больше всего людей, и они будут