уйти, слышишь? Просто сказать «нет», и домой…»

Моя раненая часть молчала, я же снаружи ощущала себя солдатом, не имеющим права сдаваться. Пока еще в доспехах, пусть уже во многих местах покореженных.

«А можем забрать деньги, выполнить задание. Ведь это быстро – день, может, полдня… Заживать в Дэйтоне будет проще, зная, что можешь позволить себе домик мечты. И с бумагой на переход. Будет противовес…»

На меня взглянули без интереса.

«Главное, пережить это время. Не смотреть на Эггерта, не впускать его внутрь, понимаешь? Не обращать на него внимания».

Хотя, признаться честно, я до сих пор была здесь из-за него, из-за Пью. И обращать на него внимание хотелось, пусть это было чревато дальнейшим неконтролируемым сливом Лейки.

«Как думаешь, сможешь это вытерпеть? И не спечься…» С деньгами будет проще налаживать внутренний баланс, даже если радость по поводу них пока не пришла. Когда-нибудь придет.

Я закрыла глаза.

Наверное, район спальный, вокруг полная тишина. Мирная, летняя.

Я устала, хотелось спать.

(Zalagasper – love letter)

Стоило закрыть глаза, вернулся в воображении домик из матрицы; мне не хватало здесь веселого щенячьего ИИ. Любящего, заботливого. До сих пор хотелось впасть в транс и выдать четкую команду: «Нет, текущий сценарий мне не нравится, давай переосмыслим его. Пусть будет Эггерт, но любящий Эггерт, надежный, с которым мы выйдем наружу, держась за руки. Пусть даже сюда, в Первый, а после придумаем сумасшедший план, как нам победить врагов и жить дальше вместе. Не важно, где, главное, друг с другом…»

Но меня никто не слышал. Здешнее пространство было слепо и глухо, тот интеллект в него не вернулся. Его не вернули Эггерт и его команда. Возможно, его коллеги.

Интересно, какой должностью, связями и статусом надо обладать, чтобы выбивать бумаги на несанкционированный переезд в другой район, минуя процент Лейки? Наверное, очень высоким.

Я же просто скучала по мужским рукам, по мягким касаниям, по веселому Пью – у него хорошее чувство юмора. Было. Наверное, подумала я малодушно, ему было не вредно побыть слепым и беспомощным, тоже кое-что пересмотреть, кое о чем подумать. Походить по барам Третьего, посидеть между простыми смертными, что-то для себя понять.

Я уснула с этими мыслями, незаметно отключилась.

А когда открыла глаза – вероятно, прошло минут сорок пять, – Эггерт сидел рядом, смотрел на меня. Ждал, когда я проснусь.

Я поняла, что соскучилась по нему, по абрису его фигуры, лица – на них отдыхали мои глаза. И чуть-чуть душа. И появилось стойкое ощущение, что внутренней Кристине это тоже надо – еще чуть-чуть побыть с ним. Она, мы вместе с ней выдержим сутки – пусть в них Эггерт будет рядом. И решение было принято, хоть озвучивать я его не торопилась. Развернулась в плетеном кресле-вертушке, крепящемся на столбике сверху, смотрела на ожидающего моих слов хозяина дома.

Он был так трогательно мил, когда был беспомощным. И он прекрасен в своей жесткой ипостаси. В конце концов, озвучив просьбу о помощи, он действительно пообещал столько, что это стоило усилий. Все честно. Не для дыры в душе, конечно. Для ума, для логики.

– Ты смотришь на меня так, как будто хочешь что-то сказать.

Фонарики здесь светили мягко, интимно, я бы сказала.

Я улыбнулась без особой веселости.

– Слепым ты мне нравился больше.

– Не сомневаюсь. Слепым я многим «нравился» больше. Был им удобен.

Теперь Эггерт был Эггертом – нацеленным следовать собственному великому плану, у меня же были сутки, в течение которых я должна была стойко держать сердечную оборону. Простая задача. Очень непростая задача.

– Я сделаю то, о чем ты просишь. – Согласилась я вслух. И, не дожидаясь никаких ответов – ни поощряющих, ни лжебравурных, – добавила: – Покажешь мне ванную. И я спать.

Глава 9

(Dulce Pontes – Canção Do Mar)

Утром меня кормили миниатюрными пухлыми блинчиками. Удивительными, нежными, воздушными, со шлейфом ванили. Я уплетала их, как заключенный, дорвавшийся до именитого ресторана, зная, что у меня в запасе только сутки, в течение которых я должна сделать важное дело. От него, от этого дела, будет зависеть моя дальнейшая судьба: или обратно в «тюрьму», или навсегда на свободу. И пока я не съела три блина, не выдохнула.

Пью сидел рядом с чашкой чая, наблюдал за мной со смесью удовольствия и снисхождения. Кажется, он поел, пока готовил завтрак.

Я пригубила чай.

– Хорошую готовую смесь ты использовал.

Если бы в наших магазинах продавали такую, я приказала бы Орину скупить все упаковки.

– Я не держу дома коробки с сухими смесями.

Моя вилка зависла на полпути ко рту – он готовил все сам с нуля? Ах да, он же говорил, что любит готовить. Обмолвился в лабиринте. Что ж, еще один талант в его копилку.

За ночь проценты в моей Лейке скатились до двадцати семи – могло быть лучше, могло быть хуже. Но следовало торопиться. Такой изысканный завтрак, однако, хотелось растянуть на подольше, и потому я с удовольствием обмакивала кусочек очередного блина в черничный джем.

– Не понимаю, что ей не хватило, твоей Стелле… – Эггерт при этих словах застыл, я же, не обращая на это внимания, продолжила: – Ты богат, мог обеспечить все ее прихоти. Обуть, одеть, оплатить побрякушки.

За столом повисла тишина – Пью не желал говорить о бывшей невесте. А меня почему-то несло.

– Или, может, ты много работал? Не уделял ей достаточно внимания? – Зачем я цепляла его? Наверное, потому что собственная боль рвалась наружу. – Тоже дозировал выделенное ей количества тепла, как мне?

Взгляд Эггерта был опущен, я не могла расшифровать выражение его глаз.

– Лимит твоего тепла для меня исчерпался в лабиринте, так? Финита ля комедия.

Грустные слова, на самом деле. И, не знаю почему, я добавила:

– Мне его не хватает, этого тепла.

Честным быть сложнее, но правильнее. Когда что-то выплескивается из тебя наружу, оно уже не так сильно царапает изнутри – я поняла это по людям, которые приходили ко мне изливать боль. Все верно: боль нельзя держать невысказанной, она, запертая в сердце, убивает.

– Дай мне руку.

Голос Пью мягкий, почти как тогда, в самом начале. И легла на стол его открытая ладонь – теплая, притягательная.

– Нет, я больше не касаюсь тебя. – Одно дело быть честным, другое – погружать себя в новую агонию. – Я, знаешь ли, сполна испытала значение твоих слов о том, что расслабленный человек чувствует боль острее. Больше проверять это на своей шкуре не хочу.

– Кристина…

Он не смотрел мне в глаза, он смотрел чуть ниже моего подбородка.

– Нет.

– Дай…

– Я доем, и мы выдвигаемся.

– Мне…

Я мотнула головой, дожевала блин, запила его чаем.

– Руку.

А хотелось. Очень хотелось. Просто положить свои пальцы на его, просто ощутить нежность, собственную, хоть на секунду, нужность. Эта рука не могла быть привлекательнее, если бы даже держала дорогущее экстази, способное унести в рай. Она сама по себе была раем.

Зачем ему это? Зачем он мучает меня? Из жалости? Просто потому, что я призналась в собственных эмоциях?

– Я все поняла, Пью, я все увидела, знаешь. – Трагедию в собственном голосе уже не имело смысла скрывать. – Пропасть между нами, социальную разницу. Ты живешь там, где солнце, ты одержим великими идеями, которые можешь и намерен воплотить в жизнь. Я – житель темного дна без планов даже на следующую неделю. Девчонка без моральных принципов и без стержня.

Рука продолжала лежать, ожидая мою, и это пронзало душу насквозь прутом.

Я не коснусь её. Нам друг до друга никогда не дотянуться.

Но как бы хотелось… Хотя бы на бесценную минуту ощутить себя в тепле. Вновь мирной, без мыслей, знающей, что тебя защитят. Вернуться бы в тот «домик», когда на мне его руки и ноги. И ты – как маленький пригретый котенок, способный мурчать от рассвета до заката.

Эггерт молчал. Кажется, это что-то для него значило, этот жест. И он ждал моего касания.

– Хочешь, чтобы я рыдала