мы знаем, чего ожидать, потому что прочли главу в книге или посмотрели сцену в фильме. Мы будто больше не способны разделять факт и фикцию. Мы столько всего не знаем о том, что мы не знаем. Меня это пугает. Когда умираешь с такой частотой, сложно не озаботиться всем этим, а беспечность, с которой люди относятся к своему здоровью, ужасно меня злит. Никто из них не понимает, каково мне. Да и как они могли бы? Я благодарна все еще быть здесь, но смерть была частью моей жизни так долго, что я все время беспокоюсь о ней. Наше будущее это просто наше прошлое в процессе формирования.

– Я не понимаю, – говорит Конор. – Кто оставил эту запись на кухонном столе? Это должен быть кто-то из нас. Так кто?

Никто ему не отвечает.

Лили снова закуривает, а затем бросает спичку и еще одно полено в огонь, который потрескивает, плюется и заставляет плясать по комнате сотни жутких теней. Потом она затягивается, прежде чем медленно выдохнуть дым своими розовыми губами.

– Ты когда-нибудь думаешь о ком-то кроме себя? – спрашивает Роуз, глядя на нее.

– А это что значит? – спрашивает Лили, выпрямляясь и уставясь на сестру в ответ.

– Роуз, – говорит Нэнси, пытаясь избежать убытков, хотя всем ясно, что крышу уже снесло ураганом. Видео у всех воскресило несчастливые воспоминания. Может, поэтому кто-то хотел, чтобы мы его посмотрели. Когда Лили теряет самообладание, только она потом может снова его найти, но для Роуз нетипично выходить из себя.

– Честно говоря, ты самый эгоистичный и избалованный человек, которого мне выпало несчастье знать. Я забыла, какой жестокой ты была с Дейзи в детстве. Поэма на кухне и все, что вчера сказал о тебе отец, это правда, – продолжает Роуз, а мы ждем реакции Лили. Я предполагаю, ее слова будут пропитаны сарказмом – это ее любимая форма самозащиты. Признаюсь, я наслаждаюсь ссорами сестер больше, чем стоило. Когда мы были младше, мне всегда казалось, что они вдвоем против меня, а когда они против друг друга это намного веселее. Во всех семьях есть свои личные привычки и секретный язык, и все семьи знают, как делать друг другу больно.

– Мне все равно, что отец обо мне думал, и мне плевать, что думаешь ты. Почему бы тебе не заняться своей жизнью и не перестать осуждать меня? – говорит Лили.

– Я бы с радостью не смотрела на эту катастрофу, которую ты называешь жизнью, это позорище. Может, после смерти бабушки и отца нам не придется больше притворяться счастливой семейкой. Возможно, мы можем навсегда пойти своими путями после отлива.

– Роуз, ты это не серьезно, – говорит Нэнси.

– Да ну? – Как только моя сестра видит выражение лица матери, она снова смягчается, возвращаясь к версии себя, которую по ее мнению мы хотим видеть. – Мне… жаль. У меня был кошмарный день до приезда сюда и, как все остальные, я просто поверить не могу в случившееся. Или в смерть бабушки и отца.

Нас застает врасплох резкое превращение Роуз из Хайда в Джекила. Когда я пытаюсь перевести ее выражение лица, мне кажется, это страх. Роуз в ужасе и, может, правильно. Может, наконец-то, впервые в жизни мои родственники понимают, каково быть мной – жить в постоянном страхе, что этот день будет последним. Я вижу такой же страх на лицах пациентов дома престарелых, потому что они знают, что их время почти истекло. Я стараюсь утешить их, выслушать сожаления и ослабить тревогу, но они знают, что это неизбежно. В итоге жизнь убивает всех нас. Я смотрю на свою семью, пока мы сидим в неловком молчании, гадая, как мы до этого докатились. В противоположность, шторм снаружи дает о себе знать, дождь стучит в окна тысячей крохотных ногтей.

– Почему вчера был плохой день? – спрашивает Конор у Роуз, звуча искренне заинтересованным.

Она мимолетно смотрит ему в глаза, а затем в пустоту, будто переживая еще одно воспоминание, которое хотела бы забыть.

– Вчера днем мне позвонили из «Королевского общества защиты животных от жестокого обращения». Мне нужно было заехать в заброшенный сарай по дороге сюда, а там были заперты шесть пони. Они не ели и не пили много дней подряд.

Даже Лили выглядит тронутой.

– Это так грустно. Что ты сделала? Им найдут новый дом?

– Я пристрелила всех. Между глаз. – Роуз поднимает глаза на нас, но никто ничего не говорит. Я оглядываю комнату и вижу, что все так же шокированы, как я. – Мне пришлось, – говорит она. – Их уже нельзя было спасти, я ничего не могла сделать. Они были в агонии. Мне нужно было как-то прекратить их страдания, но у меня не было с собой достаточно обезболивающего. Пистолет был единственным вариантом. Это было ужасно. Я все еще слышу их. Вы знали, что лошади плачут, когда напуганы? Как дети. – У нее немного дрожат руки и она сжимает их в кулаки. – Мне бы хотелось вместо них пристрелить человека, ответственного за это. Иногда я презираю людей, правда. Я не понимаю, как люди могут быть способны на такие ужасные поступки или почему они причиняют столько боли другим существам.

Тишина будто заглатывает всех присутствующих.

– Я даже не знала, что у тебя есть пистолет, – говорит Лили.

– Это обычный маленький пистолет. У всех ветеринаров есть пистолеты и разрешение на их использование. Обычно он хранится в сейфе клиники.

– Но если ты сделала… это по дороге сюда, значит, в доме есть заряженный пистолет? – хмурится Нэнси. – С настоящими пулями?

– Не переживайте. Я хорошо его спрятала, когда приехала.

Молчание продолжается, а я какое-то время разглядываю старшую сестру. Я знаю, что у ее ветклиники проблемы с финансами, но я также знаю, что она слишком горда, чтобы попросить помощи у кого-то, в отличие от Лили. Роуз очень помогли бы деньги бабушки, если бы ей хоть что-то досталось, и она нашла бы им хорошее применение. Я замечаю, как она все время поглядывает на часы, и задумываюсь, отсчитывает ли она часы до момента, когда можно будет выбраться отсюда. Теперь, думаю, осталось чуть больше четырех. Роуз выглядит такой грустной. Ее всегда не удовлетворяло общество других людей. Она говорит, ее утомляет слушать выдуманные чувства людей, слишком глупых, чтобы понять, когда их мысли не принадлежат им. Мне интересно, о чем она думает сейчас, снова проверяя часы во второй раз за минуту. Я не одна смотрю на Роуз и она словно не может вынести тяжести наших взглядов.

– Почему вы так на меня смотрите? –