Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Голлербах не произнес ни одного обидного слова, и даже интонацию его нельзя было назвать оскорбительной, но тем не менее, слушая его, художник бледнел, ежился и словно усыхал на глазах.
«Ай, артист! – подумал Федя с невольным восхищением. – Ну и артист! Какая жалость, что кино пока не говорит…»
– Побеседовать? О чем? – забормотал Усольцев, нервно теребя волосы. – Я им уже все рассказал…
– А они так не считают, – ввернул Володя с адской двусмысленностью в голосе.
Леонид Усольцев был невысоким кудрявым шатеном с мелкими чертами лица.
Если бы вы заглянули в его удостоверение личности, вы бы выяснили, что ему немногим более тридцати, но из-за пьянства, как это часто случается, он выглядел значительно старше своих лет.
В молодости Леонида считали талантливым и прочили большое будущее, но он словно нарочно сделал все, чтобы это будущее никогда не наступило. Жизнь, как качели, мотала его между чередующимися периодами пьянства и просветления, и когда он не брал в рот ни капли, то поражал любого своей эрудицией, мастерством и широтой художественных интересов.
Борис Винтер, который давно знал Усольцева, неоднократно пытался его образумить, и нельзя сказать, чтобы его попытки оказывались совсем уж бесполезными. Какое-то время Леонид держался, но потом опять срывался, и очередной его срыв пришелся как раз на нынешние съемки.
– Ай, да ладно! – неожиданно обозлился художник. – Хватит меня пугать…
Он вырвал из руки зазевавшегося Феди два рубля и, с вызовом прокричав: «Мерси!», скрылся из виду.
Лавочкин обескураженно посмотрел на Володю, тяжело вздохнул и спрятал бумажник.
– Что угрозыск никак не уймется, а? Мы ведь уже рассказали все, что знаем о Саше…
– А они вовсе не по поводу Саши пришли, – ответил Володя каким-то странным голосом. – Они нашего реквизитора ищут. И знаешь, я так понял, они считают, что это он Сашу убил.
В первое мгновение Федя решил, что коллега его разыгрывает, но Володя казался совершенно серьезным.
– Ты не шутишь? – на всякий случай спросил Лавочкин.
– Нет.
– Может, они бабу не поделили? – пробормотал Федя, ища хоть какое-то понятное объяснение происходящему и не находя его. – Ерунда какая-то… Слушай, а Тимофей сам что говорит?
– Ничего не говорит. Он исчез. Его нигде не могут найти.
Пока актеры обсуждали исчезновение реквизитора и пытались вспомнить, не прослеживалось ли в его поведении чего-нибудь подозрительного, Усольцев через черный ход удрал из гостиницы.
На набережной он напоролся на фотографа и вцепился в него, как клещ. Душа художника жаждала компании.
Кроме того, возможно, Леонид держал в уме то обстоятельство, что летом в Ялте на два рубля не разгуляешься, и рассчитывал, что удастся переложить на Беляева часть расходов.
С большим трудом им удалось найти свободные места в ресторане-поплавке при гостинице «Франция».
Солнце медленно спускалось за море, и вода казалась синей, как бирюза. За соседним столиком веселый лысый толстяк рассказывал девицам с густо подведенными глазами заезженный анекдот:
– «Ты, брат, со взятками осторожней будь. Знаешь, какая это статья?» – Рассказчик выдержал легкую паузу. – «Знаю: доходная»…
Девицы захихикали. Леонид блаженствовал.
В его натуре словно уживались два человека, и если первый любил искусство и мог часами говорить о нем, второй всему на свете предпочитал ресторанную атмосферу с выпивкой, хорошей едой, приятной компанией и непритязательной музычкой.
Когда толстяк за соседним столиком рассказал еще более заезженный анекдот:
– «Нет для вас пива. Детям пить не разрешается». «Да нам и не пить вовсе. Нам только опохмелиться», – художник захохотал на весь зал и от восторга стукнул рукой по столу так, что даже ушибся и рассыпал соль.
– Ты, брат, осторожней, – заметил Сергей с усмешкой, – это плохая примета.
– Чихать я хотел на приметы, – отмахнулся Усольцев. – Давай лучше выпьем!
Он выпил, и долил, и выпил еще.
Сергей меж тем ел салат, который принес ему расторопный молодой официант, и едва притронулся к рюмке.
– Смотри, – зашептал Леонид, придвинувшись к фотографу, – какие красотки за соседним столом.
– Шлюхи, – равнодушно ответил Сергей, скользнув взглядом по лицам девиц, обхаживавших толстяка. – Работают по курортам, ловят клиентов. Бывает, что обчищают до нитки… А бывает, что и замуж выходят – кому как повезет.
– Да брось! Любая из них красивее нашей мадам наркомши… Помесь свиньи с совой, – припечатал Усольцев отсутствующую Нину Фердинандовну. – Ты чего не пьешь?
– Язва, – вздохнул фотограф. – Тебе больше достанется.
– А, ну это верно! – развеселился художник. – Смотри, а вот и наша звезда!
И действительно, в ресторан только что вошел Андрей Еремин в сопровождении невесты и ее матери.
Старший официант, только что клявшийся всем чем только можно, что мест нет, почтительно изогнулся, слетал туда, слетал сюда, махнул салфеткой, отдавая указание – и для дорогого гостя тотчас приволокли откуда-то дополнительный столик и установили в самой выгодной точке зала, потеснив присутствующих.
Если бы все это делалось не ради Еремина, а ради кого-то другого, посетители не замедлили бы высказать свое недовольство; но актер был так очарователен, так улыбался дамам и так непринужденно извинялся за беспокойство, что ему все сразу же простили.
– Какой красавчик, – промурлыкала крашеная девица за соседним столиком, с завистью поглядывая на разряженную в пух и прах Нюру. – И денег куры не клюют. Мечта, а?
– Можешь не переживать – место уже занято, – процедила сквозь зубы вторая девица. – И на страже особо злая собака. – Она кивнула на Пелагею Ферапонтовну.
Толстяк понял, что терпит поражение, и решил прибегнуть к испытанному средству – то есть к новому старому анекдоту.
– «Сейчас пианист исполнит «Песню без слов» Мендельсона». «Без слов? Эге! А слова-то, значит, репертком[21] выкинул…»
Пелагея Ферапонтовна, вскинув голову, горделиво оглядывала зал и как бы между прочим поправляла массивную золотую брошку, украшавшую ее новое платье.
Нюра, прилежно изучавшая меню, хихикнула.
– Что? – спросил Андрей.
– Да просто смешно. – Девушка снова хихикнула. – Кака шуа, ну надо же!
Еремин пододвинулся к ней и заглянул в карту.
– Какао шуа, – поправил он спокойно. – Это ликер такой.
– Я знаю, что ликер, – пробормотала Нюра.