– Валечка, – начала Тася, – мне ужасно неприятно вам это сообщать, но Нина Фердинандовна вами недовольна. Вы испортили платье, а ей в нем еще сниматься.

– Я ничего не испор… – начала Валя, вспыхнув.

– Вышивка на голубом платье порвана. Вам же было велено стирать его аккуратно…

– Татьяна Андреевна, она уже была порвана, когда платье попало ко мне!

– Валя, ну нелепо же…

– Конечно, нелепо – мадам неаккуратно снимала платье, дернула его и повредила вышивку, а я виновата.

– Она не мадам. Валя…

– Ах да, товарищ Гриневская, простая советская актриса! – На щеках Вали заполыхали пятна.

– Валя, ну что вы, честное слово… Нина Фердинандовна была очень расстроена, но мы все обсудили. Это очень дорогое платье, но Пелагея Ферапонтовна взялась восстановить вышивку, так что ничего видно не будет. Мы решили, что вы больше не будете иметь дела с нарядами Нины Фердинандовны, так, наверное, лучше для всех. А на будущее я вас очень прошу: будьте аккуратнее с актерской одеждой, она недешево обошлась кинофабрике…

– На меня до сих пор не было нареканий, – сказала Валя несчастным голосом. – И вышивка уже была рваная…

Тася внимательно посмотрела на нее, укоризненно покачала головой и обратилась к Опалину.

– Как ваш репортаж, Ваня? Пишется? Ну ладно, не буду вам мешать. – Она покровительственно кивнула присутствующим и удалилась.

– Лучше бы меня Борис Иваныч обругал, – вырвалось у Вали.

– Он бы не стал вас ругать, – сказал Пирожков серьезно. – Он бы сразу понял, что вы не виноваты.

– Если вы знаете, что она не виновата, что ж никто из вас за нее не заступился? – брякнул Опалин.

Фрезе повернул голову и посмотрел на него с некоторым изумлением. Гример и реквизитор обменялись озадаченными взглядами.

– Ты, Ваня… – начал Щелкунов, усмехаясь.

– При чем тут – заступился, не заступился, – перебила его Валя, морщась. – Фердинандовна меня назначила виновной. Вот и все! И Татьяна Андреевна тут ничего поделать не может… И вообще никто не может.

– Но так нельзя, – упрямо проговорил Опалин.

Пирожков усмехнулся.

– Вы наивный молодой человек, – сказал он серьезно. – Она дачу Розена оттяпала у наркомата здравоохранения, ей все можно… Давайте лучше выпьем, друзья.

Опалин не хотел пить, но в его планы не входило восстанавливать против себя собеседников, и он не стал возражать.

Вино показалось ему восхитительным – хотя, конечно, в Крыму любое вино покажется таковым, особенно человеку, который нечасто имеет дело со спиртными напитками.

Подперев рукой голову, Иван слушал болтовню гримера о какой-то его знакомой, который за год трижды вышла замуж и столько же раз развелась. Собеседники смеялись и подавали реплики, вспоминая похожие случаи, а может быть, выдумывая их на ходу.

«А ведь он разговаривал с Сашей Деревянко за несколько минут до того, как его убили, – мелькнуло в голове у Опалина, – и Щелкунов тоже. А потом… бандитский удар, как сказал Парамонов…»

И внезапно его настигло озарение. Может быть, всему причиной было вино, но он понял, как ему вывести на чистую воду преступника.

Неловко повернувшись на стуле, Иван поднялся.

– Э… Я отойду на минуточку, – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Но он отправился не в туалет, а вышел и стал за окном так, чтобы видеть весь стол, за которым сидели киношники – и так, чтобы они сами его не видели.

Через секунду Валя услышала бешеный свист и чей-то вопль снаружи:

– Шухер!

Щелкунов вскочил на ноги, гример прервал свой рассказ. Когда Опалин вернулся, все уже сидели на местах и переговаривались как ни в чем не бывало.

– Ты слышал? Какой-то странный крик, – несмело заметила Валя.

Он пожал плечами.

– Я ничего не слышал. Или, может, слышал, но внимания не обратил…

Реквизитор дернул щекой и попросил официанта принести счет.

Опалин старался вести себя, как обычно, но сердце его бешено билось.

Выдал себя молодчик… выдал с потрохами и прочими частями тела. Такой бешеный взгляд, как минуту назад у Щелкунова, бывает только у блатного, который учуял опасность.

«А ведь с виду человек как человек, – размышлял Иван, хмурясь. – И даже походка на блатную не похожа. Но эта птичка точно не раз сидела в допре[19]…»

Когда все стали расходиться, Валя спросила у Опалина, куда он теперь.

– На почту… Мне в редакцию надо позвонить.

Однако он отправился вовсе не в почтамт на Гоголевской улице, из которого можно было заказать междугородный разговор, а прямиком в угрозыск на Пушкинском бульваре, к Николаю Михайловичу Парамонову.

– Блатной? В киногруппе? – недоверчиво спросил начальник угрозыска, выслушав сбивчивый рассказ Опалина.

– Ты бы его рожу видел, когда он услышал про шухер, – ответил Иван. – И он был с Деревянко за несколько минут до того, как парня зарезали. Смекаешь? Этот Тимофей Щелкунов, или как там его на самом деле зовут, последовал за беднягой и убил его.

– А Деревянко говорил, что кто-то в группе является не тем, за кого себя выдает. – Парамонов поскреб подбородок. – Шустрый ты, Ваня… Молодец! Думаешь, Щелкунов каким-то образом догадался, что Саша для него опасен?

– Может быть. Не знаю. Но как-то Деревянко себя выдал. И Щелкунов его зарезал.

– Предположим, – проговорил начальник угрозыска, хмурясь. – Возможность, конечно, у него была… А почему он не сбежал?

– В смысле?

– Щелкунов человека убил. Что ж он после этого не скрылся, а продолжал как ни в чем не бывало изображать реквизитора?

– Если бы скрылся, вы бы сразу же им заинтересовались. Верно? Может, он рассчитывал скрыться, но позже, когда ни у кого уже не возникнет вопросов. Сашу Деревянко он зарезал с одного удара, а значит – опытный. Уверен, помощник оператора вовсе не первый, кого Щелкунов убил. Этот реквизитор – неприметный, но крайне опасный гад. Когда арестуете его и возьмете пальчики, надо будет проверить, по каким делам они проходят. Готов на что угодно спорить, за ним много чего числится…

Парамонов смотрел на своего собеседника, который сыпал словами, взволнованно рубя воздух рукой, и думал, что как раз таких сотрудников ему не хватает – горячих, сообразительных и увлеченных своим делом. И тут же подкралась паршивая мыслишка – а долго ли он сам продержится, если у него на постоянной основе объявится такой талантливый помощник.

Съест ведь, подлец, подвинет с насиженного местечка, и прощай тогда карьера, вместе с уверенностью в завтрашнем дне. С дураками в этом смысле куда как проще – если ты хоть чуть-чуть умнее их, они нипочем тебя не опередят.