Андрей осторожно вытянул меню у нее из рук и улыбнулся.

– Не раздумывайте, берите самое дорогое, – сказал он. – Вы себе это можете позволить.

– Можем-то можем, – пропыхтела Пелагея Ферапонтовна, – да как бы все деньги в ресторациях этих не просадить…

– Ничего. Я заработаю. И вам вовсе не надо переделывать чужие платья.

– Это ты о наркомше, что ли? – Пелагея Ферапонтовна усмехнулась. – Никто ничего не переделывал. Она вышивку дернула, ну и испортила. Я вернула все как было. Еще, говорю, что понадобится, обращайтесь.

– Мама – великая рукодельница, – заметила Нюра с улыбкой.

– Починить могу что угодно, погладить, постирать. Мне не сложно. Для Нины-то Фердинандовны. А то костюмерша ваша только дым из ноздрей пускать умеет да ругается, как возчик.

– Сейчас многие такие, – отозвался Андрей с таким видом, словно ему было по меньшей мере лет пятьдесят.

– Многие-то многие, да я этого не люблю. Не на то человеку язык даден. – Пелагея Ферапонтовна нахмурилась и подалась вперед. – А ты бы, Андрюша, задружился с наркомшей, а? У дамочки-то влияние большое. Глядишь, она бы тебе и пособила с отдельной квартирой-то. Сам же говоришь, что тебе с Нюрой жить негде, а кооператив строить – вообще без штанов останешься.

Андрей вздохнул, на его красивое лицо набежало облачко, отчего он стал казаться еще интереснее.

Нюра не сводила с него влюбленных глаз.

– Сами попробуйте с ней задружиться, – ответил актер сквозь зубы. – Думаете, я не пробовал? У, это такая… – Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался. – И потом, мало ли что она потребует взамен…

Нюра поглядела на него расширившимися глазами и повернулась к матери.

– Нет, мамочка, ну не надо… Он прав – не стоит с ней связываться…

– Как не стоит, – уже с раздражением проговорила Пелагея Ферапонтовна, – когда она все наши проблемы одним щелчком пальцев решить может…

– Именно поэтому она и не будет ничего делать, – хмыкнул Андрей, и его зеленые глаза сверкнули. – Официант!

Нюра стала стучать ножом о бокал, чтобы привлечь внимание официанта – громко и настойчиво, как будто, кроме нее, других посетителей в ресторане не было. Это не ускользнуло от внимания Леонида, который даже в подпитии не терял способности примечать самые мелкие детали.

– Два счастливых бревна, – сообщил он фотографу, покривив рот в усмешке. – Бревно с профилем и неотесанное бревно – идеальная пара! Господи, до чего же они нелепо выглядят! И между тем все, решительно все вокруг им завидуют…

– Пьем за бревна, – усмехнулся Сергей и взялся за бутылку.

– Глупое деревянное счастье, – бормотал Усольцев, подперев лоб кулаками. – А может быть, так и надо? Ну не идиот же он, должен же он видеть, что эта девочка в тысячу раз лучше…

– Какая девочка? – рассеянно спросил фотограф, вытряхивая из бутылки последние капли.

– Да Лёка, конечно.

– Да брось! Между ними ничего нет…

– Конечно, нет, раз на пути такое бревно… Попробуй его обойди!

– Лёня, ты еще хуже Пирожкова, честное слово, – засмеялся фотограф. – Какая тебе разница, в конце концов? Никогда не понимал этого болезненного интереса к тому, кто с кем живет или собирается жить…

– Сережа! Ты меня удивляешь… Прежде всего, о чем тогда вообще говорить? Не о себе же… это предмет всегда известный и потому неинтересный… Значит, о других. Любовь… и всякое такое. – Он встретил взгляд одной из крашеных девиц за соседним столом, широко улыбнулся ей и поднял бокал. – За любовь, да?

– Какой вы романтичный! – томно проворковала девица, и сидящий рядом с ней толстяк стал лихорадочно рыться в памяти, ища очередной анекдот.

– «Товарищи, пьянство растет! Нужно принимать меры, и я, товарищи, настаиваю…»

– «На чем настаиваешь – на ягодах или на лимоне?» – перебил его Сергей с адской усмешкой.

– Да, да, это известный анекдот! – развеселился толстяк, хохоча громче всех. – Но я вам еще другой расскажу…

Солнце валилось за море, извозчики и автомобили подвозили к ресторану все новых и новых посетителей, но Леонид Усольцев не замечал бега времени, растворившись без остатка в ресторанном угаре. Потом как-то быстро упала ночь, и какой-то склочный тип стал требовать, чтобы Леонид расплатился по счету.

Два рубля художника были встречены с презрением, но Сергей добавил свои и даже кинул сверху чаевые.

– Лёня, идем… Лёня! Пора тебе в гостиницу, баиньки…

Усольцев приподнялся, но тут же рухнул обратно на стул и задремал.

– Ну и черт с тобой, – неожиданно объявил фотограф и направился к выходу. Походка его была на удивление твердой, словно он в этот вечер не выпил ни капли.

Он вышел из ресторана, вдохнул полной грудью живительный воздух ялтинской ночи и закурил. Из полумрака выдвинулась тень, робко приблизилась к нему, и Беляев узнал одну из девиц, которые сидели за соседним столом.

– Ты одна? А где кавалер? – насмешливо спросил он, пуская дым.

– С Люськой, – ответила девица, зачарованно глядя на него. – Ему за глаза ее хватит.

– А ты что?

– Я? – Она хихикнула. – Да ничего. Воздухом вот дышу.

– Да? Ну пошли, подышим воздухом вместе, – бросил Сергей и двинулся по набережной.

Девица побежала за ним, стуча каблучками, и, догнав фотографа, взяла его под руку. Звезды сверкали на небе, шептались волны, и вдали глыбами тьмы громоздились горы.

В тот день Опалин поздно возвращался домой.

Таинственный реквизитор как сквозь землю провалился, и поиски, предпринятые Парамоновым, не дали никакого результата.

Иван злился на себя, чувствуя, что упустил важную нить, и оттого не сразу заметил, что в темноте за ним кто-то крадется.

Три вспышки одна за другой разорвали тьму.

Иннокентий Максимов чувствовал, что он совершенно вымотался.

Все в съемочной группе звали его просто Кешей, но у него были документы, в которых значились имя, фамилия и отчество. Прежде работа шофера представлялась ему не слишком обременительной: он любил машины и умел находить общий язык с самыми разными людьми. Однако сейчас в глубине души он мог признаться, что все ему надоело.

Если вдуматься хорошенько, кино оказалось сборищем невротиков, которые ни минуты не оставляли его в покое. То он возил актеров на съемку, то доставлял их со съемки, то присутствовал в кадре, а помимо этого – выполнял самые разные поручения.