Казалось, AZT оберегает иммунную систему Эмили. Однако и в ее случае, как и у многих других, эффект препарата постепенно сошел на нет.

Врачи сообщили родственникам, что другого лечения не существует. Единственное, что можно было сделать, – это уменьшить страдания ребенка. Все оказались в тупике: врачи лицом к лицу с родными, а те – лицом к лицу с больной девочкой. Семья мало что смыслила в вирусологии, но все всё поняли. Подобная трагедия разыгрывалась с ними уже в третий раз. Несмотря на прогресс в исследованиях, Эмили была уготована та же участь, что и ее родителям.

Теперь надо было понять, как с этим справиться, как в это поверить. И не потому, что где-то там, в каком-то уголке галактики, прятался ответ, ради чего стараться, а просто потому, что другого выхода не было. Ситуация требовала на что-то надеяться в мире без надежды, что-то предвидеть в мире без будущего, за что-то бороться в мире, где победить невозможно. Короче, все мы были приговорены действовать впустую. Но никто не увильнул, не спасовал. Все держались героически. Не в том смысле, в каком это любят представлять в американских фильмах. Каждый до конца доиграл свою роль персонажа скромного, беспомощного, попавшего в абсурдные и безвыходные условия в мире, где уже нечего спасать. Бабушка еще больше времени проводила с внучкой. Дед тоже, насколько это было возможно, старался почаще появляться возле ее постели, отказываясь ради Эмили от своих поездок, до сих пор помогавших ему держать удар. Мои родители, дяди и тетушка по очереди приезжали в Ниццу после работы, чтобы побыть с ней. В ее больничной палате все старались уговорить ее поесть и постоянно заводили с ней разговоры о будущем. Домой возвращались уже поздно вечером, обессиленные усталостью и отчаянием. Теперь и персонал больницы, и близкие, и друзья были уверены лишь в одном: все они потерпели поражение.

Мы с братом отказались навещать Эмили, настолько сильное впечатление на нас производила ее болезнь. Наши родители разрывались между двух решений: поддержать нас или все-таки дать Эмили возможность видеться с нами. Но потом отец нашел компромисс, чтобы приобщить нас к посещениям сестренки. Он предложил нам каждое воскресенье ездить с ним в Ниццу в кино. Поскольку в нашем городке кино показывали только раз в неделю в многофункциональном зале, да и то чаще всего это были фильмы для взрослых, такое предложение не могло нас не завлечь. Когда сеанс закончился и наша машина выехала с подземной парковки, отец объявил, что грех было бы не воспользоваться случаем и не навестить Эмили. Мы с братом попали в западню в его стареньком «Форде», который уже выехал на Английскую набережную и мчался к больнице. Деваться нам было некуда. В лифте, медленно ползущем с этажа на этаж, я пытался заглянуть отцу в глаза, чтобы он понял меня и отказался от затеи вести нас в палату.

Шли недели, мои родители поняли, насколько все это для нас тяжело, и перестали заставлять нас навещать кузину. Несколько раз отец все-таки брал нас с собой в кино, перед тем как отправиться в больницу. Но однажды, подойдя к посту медсестер, он со вздохом разочарования попросил нас подождать его у лифтов и исчез за дверью палаты в нескольких метрах от нас. И все время, что он там пробыл, мы, испытывая стыд, разглядывали носки своих кед.

Когда мы в последний раз были в больнице, то встретили бабушку Эмили с материнской стороны. Она только что распрощалась с внучкой и уступила место дяде, то есть моему отцу. Она очень удивилась, увидев нас возле лифта, и принялась умолять, как только что умолял отец, навестить кузину. Я совершенно отчетливо помню, как мы, двое испуганных мальчишек, изо всех сил, молча мотали головами, вжавшись в дверцу лифта.

На обратном пути все молчали. Нам повезло: здесь можно было без помех послушать радио, которое у нас в городке не ловило. Какой-то из старых скетчей Колюша даже заставил отца рассмеяться, освободив нас от неловкого молчания: «Вот черт, ну какой же он дурак!»

Мы подъехали к ущелью, и сеть пропала. Воцарилась тишина. В темноте можно было разглядеть только ряды неярких огоньков, разбросанных по черным горным массивам. Чтобы прервать молчание, которое давило на нас, я спрашивал отца, для чего нужен яркий сигнал на приборной панели или что за название деревни мерцает вдали. Его ответы становились все длиннее по мере поступления новых вопросов. Он начал объяснять нам, как работает автомобиль, а закончил рассказом, как он в юности сопровождал отца в поездках. Его слова нас согревали, и мы слушали его, прислонясь лбами к оконным стеклам. Такие разговоры были нашим способом восстановить контакт, а вместе с ним – порядок жизни, после того как мы столкнулись с чем-то до ужаса напоминавшим смерть.

С ухудшением состояния Эмили ее постоянные переезды из дома в больницу и обратно прекратились. Девочка больше не покидала Ланваль, даже по каким-нибудь важным поводам, вроде семейных праздников или дней рождения. Педиатрическая больница стала для нее последним обиталищем: ее домом и школой, ее маленькой вселенной. Из окна ее палаты была видна Английская набережная с неспешно гуляющими людьми и ослепительно синим морем. Мир продолжал жить своей жизнью, но для нее он теперь был недостижим и безразличен.

Однажды, выспрашивая у близких о том, откуда у нее взялась эта болезнь, Эмили со вздохом пробормотала еле слышно, что если бы ее родители не «наделали глупостей», ей бы никогда не пришлось переносить все эти мучения. Что она на самом деле поняла? Да все, несомненно. Должно быть, она вспомнила фразы, что слышала в свой адрес в школе и на улице. В ее одноместной палате, пропахшей лекарствами, все эти истории наверняка настойчиво всплывали в мозгу.

Лекарства, прицельно действующие на организм, отменили, и теперь Эмили давали только те препараты, что могли облегчить ее страдания. От некоторых из них у нее отекало лицо. Девочка принимала столько лекарств, что у нее окончательно пропал аппетит и она худела на глазах.

Эмили часто просила, чтобы пришли двоюродные братья, которые перестали ее посещать. Любой из младших рисковал занести в палату какую-нибудь пустяковую инфекцию, которая могла стать для нее фатальной. А любой из старших, несмотря на увещевания родителей, замирал от ужаса, не узнавая в том призраке, что лежал в палате, свою прежнюю кузину.

«Дельта»

В начале 90-х годов шел активный поиск более эффективного препарата, чем AZT, лекарства, которое не