превратиться в труху, из которой черпать силы будет он сам, бук, господин карпатского леса. В это время в его тени подрастают первые буковые саженцы, его рассада.

Ему и прежде доводилось приносить плоды, но это были скорее пустые скорлупы или не до конца сформировавшиеся орешки, и их судьба была судьбой первого снега: они должны были погибнуть и исчезнуть, стать частью земли. В лесу даже опадышам отведено свое место.

Однако младшие из детей Якуба уже хорошо растут, и он хочет, чтобы они жили хорошо и долго, в здравии и силе. Поэтому он дает им свое тепло и запасенную у корней воду, но в то же время держит их в полумраке, чтобы они не разрослись слишком быстро, мягкие и лишенные скелета, как сорняки, которые сегодня есть, а завтра их нет. И видит Якуб, что это хорошо.

Пусть растут меж кустов подлеска, пусть их кора становится твердой, а лыко толстым. Пусть они ненавидят его, пусть желают ему смерти, пусть его забота будет им оковами, которые душат и обременяют, коль скоро это необходимо, – потому что это тоже хорошо. Ибо таков лесной закон, и Якуб стар, и он ощущает этот закон в себе – чувствует его в корнях и чувствует его в ветвях. Ибо он знает, что он не только часть леса, но и весь лес. И только молодым, быстро растущим деревьям может показаться, что все обстоит по-другому, что они – нечто совершенно от леса отдельное. Так кажется им и сорнякам подлеска, живущим слишком недолго, чтобы узреть закономерности, частью которых они являются.

Якуб знает, что когда он умрет, он не умрет по-настоящему. Так и будет продолжаться, пока живет лес. И даже когда Слава будит его, и на Якубе уже нет ни листьев, ни корней, ни лыка, а есть только плоть и кровь, – даже тогда, возвращаясь в хату, Якуб несет в себе лес.

XXIV. О телах, приобретающих различные формы

Сказывают, что во время своего пребывания у Славы Якуб воплощался в разные сущности, ибо это важная часть колдовской науки.

– У тебя нет сердца, значит, ты не можешь быть собой. А не будучи собой, ты можешь быть кем угодно, – часто говорила отшельница юноше. – Ты мог бы научиться колдовству. Отсутствие сердца очень помогает в этом.

Но Слава не позволяла Якубу колдовать одному, и именно она выбирала для него новые образы. Он был и диким гусем, и муравьем. Он был волком, оленем и овцой. Он был каплей росы, чья жизнь короче жизней всех других созданий, ибо она рождается сама по себе в предрассветный час и гибнет, едва взойдет солнце – так и живет, взявшись из ниоткуда и уходя в никуда.

И Якубу нравилось пребывать в любом облике, кроме камня. Ибо камень – творение совершенное, без начала и без конца, идеально однородный до самого нутра, он не испытывает потребности ни в ком и ни в чем, даже в самом себе. Ему не нужно есть, и он почти не двигается: за целый год он преодолевает путь размером с песчинку. Он не причиняет вреда, не сопротивляется, не меняется. Он просто есть.

Якуб сжался внутри своего каменного естества и завыл бы, если бы у него было чем. Слава, должно быть, что-то почуяла и быстро вернула ему человеческий облик. Потом три ночи Шеля спал чутко, как заяц, ибо глубокий сон слишком похож на смерть, а смерть – на жизнь камня.

А больше всего Якубу нравилось быть котом. Тогда он бесшумно выскальзывал из дома и мог вернуться через час или через три дня. Для кота времени не существует. Его призывала к себе ночь, его влекли места темные и скрытые, и он шел, повинуясь зову крови. Приятно ощущать гибкость и силу своего тела, передвигаться быстро, как ветер, и бесшумно, как смерть. Быть самим собой, никому не подчиняться, ни от кого не зависеть. Да.

Только в облике кота узнал Якуб, что это значит: иметь тело. Для человека тело – лишь дополнение к той тьме, что прячется в глубине глаз и зовется кратким словом «Я». Человек редко бывает своим телом – разве что в танце, в любви и в болезни. Да и то не всегда.

Кот – существо совершенно земное. У него нет души, потому что он весь в себе. В небо он не смотрит, потому что на небе нет ничего интересного для кота. Стать котом – значит сбросить с себя скорлупу человечности, выскользнуть из пут совести. Это значит есть, когда ты голоден, убивать, когда требуется, брать самку, когда наступает время течки, умирать, когда приходит смерть, – умирать окончательно и бесповоротно, потому что нет ни кошачьего неба, ни кошачьего ада, и если кто-то воображает такие вещи, то ничего в котах не понимает.

Когда Якуб возвращался в свое тело, он задавался вопросом, что произойдет с ним, если он умрет в кошачьем обличье. Исчезнет ли он и пропадет без следа, или же станет бесцельно бродить по свету, как Хана? Иногда его пугала эта мысль о небытии, а иногда наоборот. Потому что не иметь души – значит, не бояться панов, императоров, священников, отцов, матерей и богов. Коту ни к чему трон, власть и господство.

Однажды Якуб в кошачьем обличье забрел довольно далеко от хаты Славы. Подходящий к концу май вел его лесными тропами, пока дорогу не прорезал лесной ручей. Он весело журчал на дне оврага, поросшего окопником и дикой морковью. Овраг был не слишком широк, но Якуб все равно не смог бы преодолеть его одним прыжком. Поэтому он свернул вправо и двинулся вдоль течения ручья. Шел он долго или коротко, пока не наткнулся на мосток.

Якуб уже собирался вступить на него, даже поставил одну лапу, но тут же отпрянул назад. С противоположной стороны оврага сидел другой кот, черный, с желтыми глазами. Он демонстративно не обращал на Якуба ни малейшего внимания и был всецело поглощен облизыванием передней лапы.

Якуб мысленно отругал самого себя. Кот – это всего лишь кот, во дворе Славы их всегда шаталось не меньше десятка. Он бодро вскочил на мосток и двинулся вперед, подняв хвост. Но не успел Якуб сделать дюжины, а может, и полдюжины шагов, как чужой кот прижал уши и злобно зашипел. Якуб вспомнил, что в каждую кошку раз в три года вселяется дьявол.

– А в тебя когда он вселится? – спросил черный кошак. – В меня –