Все это полнейшая глупость. Шарлотта никогда не променяла бы Питта на Джека Рэдли или кого-то еще. А еще она никогда не поменялась бы с Эмили… ну, если только на минуточку…

Шарлотта услышала в коридоре шаги Грейси. Судя по громкому топоту, девушка еще не отошла от ссоры с торговцем рыбой. Она терпеть не могла торговцев, которые задирали нос.

— Знаю, — сказала Шарлотта, как только Грейси появилась в дверном проеме и прежде, чем та успела выразить всю глубину своего негодования. — Он наглец!

Грейси поняла, что не найдет сочувствия, и тут же сменила тактику. Ей уже исполнилось целых шестнадцать лет, и она была умудренным жизнью человеком.

— Над каким делом сейчас работает мистер Питт, мэм?

— Над политическим.

— О. Какая жалость! Не переживайте — авось в следующий раз повезет! — И Грейси принялась чистить камин, чтобы разжечь огонь.

От Мики Драммонда Питт узнал, что тот побывал в палате общин и переговорил с некоторыми из коллег Этериджа.

— Ничего, что хоть как-то помогло бы нам, — сказал шеф, качая головой.

Он не стал упоминать о давлении со стороны комиссара полиции и даже самого министерства внутренних дел, но Питт и так об этом догадывался. Пока давление несильное — времени прошло мало, — но в душах высокопоставленных чинов уже поселился страх, тревога, что их заподозрят в несоответствии общественным требованиям, что придется отвечать на вопросы. Пока эта тревога затаенная, они делают вид, будто все держат под контролем. Однако некоторые уже опасаются, что их обвинят в некомпетентности, что они лишатся статуса и даже должности, и уже сейчас приступают к поискам виноватых.

— Политические враги у него были? — спросил Томас.

— Противники. — Драммонд пожал плечами. — Но он не был достаточно амбициозен, чтобы нажить себе врагов, или несговорчив, чтобы разбудить в ком-то ярость. И ему хватало личного дохода, чтобы не быть жадным до денег и не брать взятки.

— Ирландский вопрос?

— Против гомруля, но три года назад таких было триста сорок два человека, а в восемьдесят шестом — еще больше. Кстати, Гамильтон-то был за гомруль. Да и по другим вопросам Этеридж придерживался умеренных взглядов, гуманных, но без радикализма. По реформе уголовного права, по реформе законодательства в части помощи неимущим, по фабричному законодательству — изменения должны проводиться постепенно, ничто не должно дестабилизировать общество или промышленность. Ничем не примечательная личность.

Питт вздохнул.

— Чем дольше я смотрю на это, тем сильнее ощущение, что тут замешаны личные мотивы, а бедняга Гамильтон был просто ошибкой.

— Кто? — Драммонд хмуро посмотрел на него. — Зять, ради денег? Немного истеричная натура. Он бы и так их получил — правда, со временем. Ведь у Этериджа не было планов лишить дочь наследства, а? И жена вроде бы не собирается уходить от Карфакса? Да это было бы социальным самоубийством!

— Нет. — Перед внутренним взором Томаса опять возникло обеспокоенное, печальное лицо Хелен Карфакс. — Нет, как раз наоборот, она безумно любит его, это видно. И, вероятно, дает ему деньги, когда бы он ни попросил. Кажется, именно этим она его и привлекает.

— Ох. — Драммонд устало откинулся на спинку кресла. — В общем, работайте в том же направлении. А что, если главной жертвой был Гамильтон, а Этериджа использовали, чтобы скрыть главный мотив? Но я согласен, это притянуто за уши — больше риска, чем пользы. И вряд ли среди родственников или знакомых Гамильтона найдется человек с подходящим мотивом. Кстати, что насчет картины, которую продала Хелен Карфакс? Сколько она стоила?

— Еще не знаю. Я как раз сегодня собирался заняться этим. От нескольких фунтов до целого состояния.

— Я поручу это Барриджу. А вы возвращайтесь к Карфаксам. Не знаю, что вы там найдете, но все же постарайтесь. Проверьте, не завязались ли у Джеймса Карфакса серьезные отношения с какой-нибудь женщиной. Проверьте, насколько велики его долги и не давят ли на него кредиторы. А вдруг он больше не мог тянуть?

— Да, сэр. Я вернусь к обеду, чтобы узнать, что Барридж выяснил насчет картины.

Драммонд открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и ничего не сказал, просто проводил подчиненного взглядом до двери.

Когда Питт в половине второго — не к обеду, а после него — вернулся в участок, его ждала новость, и она не имела никакого отношения к картине. Посыльный принес от Хелен Карфакс записку, в которой говорилось, что она вспомнила точный характер угроз, полученных ее отцом, и если инспектор пожелает заехать на Пэрис-роуд, она все расскажет ему при личной встрече.

Томас был удивлен. Он считал историю с письмом выдумкой, порожденной стремлением Хелен убедить и его, и себя в том, что источник жестокости и ненависти, окружавших убийство, находится далеко за пределами ее семьи или дома, что он таится в темноте переулков, по которым никогда не ступала ее нога, — в трущобах на востоке, в доках, в пивных и вообще там, где обитают обиженные жизнью. Он не ожидал, что она снова заговорит об этом письме; допускал только слабую, неопределенную возможность. И все же она послала за ним…

Инспектор вышел из участка, взял кэб и поехал на юг, на Пэрис-роуд.

Хелен встретила его молча; она то опускала глаза долу, то поднимала их на Питта, вглядываясь в его лицо, то сжимала, то разжимала руки. Женщина была вся напряжена и никак не могла справиться с ручкой двери, когда пригласила инспектора пройти в малую гостиную. Наконец Хелен заговорила о людях, которые, как она считала, могли перерезать ее отцу горло и привязать его к фонарному столбу как символ, как злую сатиру на закон и порядок.

— Осмелюсь предположить, мистер Питт, что вы, будучи полицейским, знаете об этом, — сказала она, но посмотрела не на инспектора, а на солнечное пятно на ковре перед ней. — Три года назад одна женщина по имени Хелен Тейлор пыталась стать кандидатом в депутаты парламента. Женщина! — Ее голос зазвучал резче, как будто под внешним спокойствием назревала истерика. — Это, естественно, вызвало бурную реакцию. Она была чрезвычайно необычным человеком — назвать ее эксцентричной язык не поворачивается, уж больно снисходительно это прозвучало бы. Она носила брюки! Доктор Панкхерст — вы, возможно, слышали о нем — стал появляться с ней на публике. Это было верхом неприличия, и миссис Панкхерст, что вполне естественно, возражала, и он, как я понимаю, прекратил это делать. Миссис Панкхерст одна из тех, кто ратует за избирательное право для женщин.

— Да, миссис Карфакс, я слышал, что существовало такое движение. В шестьдесят седьмом году Джон Стюарт Милль[18]написал яркий трактат о предоставлении женщинам права участвовать в голосовании. А Мэри Уолстонкрафт[19]в тысяча семьсот девяносто втором году написала о политическом и гражданском равенстве женщин.