Обернувшись, он обнаружил, что Хелен стоит рядом с комодом. Она молча вставила ключ в латунную личинку в верхнем ящике и отперла замок, затем выдвинула ящик. В нем хранились личные драгоценности Этериджа, двое часов, несколько пар запонок с полудрагоценными камнями и две пары просто из золота с выгравированным на них гербовым щитом, а также два кольца, причем одно женское с крупным изумрудом.

— Мамино, — тихо произнесла Хелен из-за плеча Питта. — Он не расставался с ним. Говорил, что оно перейдет ко мне после… его смерти… — На мгновение ее самообладание дало трещину, и она отвернулась, чтобы спрятать лицо.

Питт ничем не мог помочь ей; он даже не мог показать, что заметил ее смятение, — это стало бы нарушением правил приличия. Они были чужими людьми, разными по полу, и социальная пропасть, лежавшая между ними, была непреодолима. Любое проявление посторонним человеком сочувствия или понимания — все это считалось абсолютно недопустимым.

Поэтому Томас принялся быстро осматривать ящики один за другим, но не увидел ничего угрожающего. Там были старые любовные письма жены Этериджа, две банкноты, по десять и двадцать фунтов, и несколько семейных фотографий. Задвинув последний ящик, Питт поднял голову и обнаружил, что Хелен уже справилась с собой и стоит лицом к нему.

— Нет? — Она произнесла это так, будто заранее знала ответ.

— Нет, — подтвердил инспектор. — Но, мэм, как вы сами говорили, от таких вещей обычно спешат избавиться.

— Да… — Она, кажется, хотела сказать что-то еще, но не могла решить, в какой форме это выразить.

Питт ждал. Он не считал возможным помогать ей, хотя чувствовал ее тревогу так же отчетливо, как тепло солнечного света, проникавшего в комнату. Наконец Томас не выдержал.

— Оно может быть в его кабинете в палате общин, — тихо проговорил он. — Я как раз туда собираюсь.

— Ах да, конечно.

— Если вы, миссис Карфакс, вспомните что-то еще и пожелаете рассказать мне, прошу вас, пришлите мне записку на Боу-стрит, и я при первой же возможности заеду к вам.

— Спасибо… спасибо вам, инспектор, — сказала она, и Питту показалось, что она произнесла это с облегчением.

Они тронулись в обратный путь и вышли на лестницу. У верхней ступеньки Томас заметил два блеклых пятна на обоях. Хотя разница в цвете была незначительной, сразу напрашивался вывод, что раньше здесь висела картина, а потом две соседних передвинули, чтобы скрыть зияющую пустоту.

— Ваш отец недавно продал одну из картин, — сказал он. — Вам известно кому?

Хелен испуганно вздрогнула, но отвечать не отказалась.

— Это была моя картина, мистер Питт. Она не имеет никакого отношения к его смерти.

— Ясно. Спасибо. — Значит, недавно она получила довольно крупную сумму. Ему придется тайком узнать какую именно, и выяснить детали сделки.

Парадная дверь открылась, и в дом вместе с весенним ветерком и солнечным светом вошел Джеймс Карфакс. Лакей принял у него шляпу и зонт, и Джеймс двинулся дальше. Идя через холл, он заметил какое-то движение у верхней ступеньки лестницы, и его лицо тут же потемнело от раздражения, а потом, когда он узнал Питта, — от гнева.

— Какого черта вы тут делаете? — возмущенно осведомился он. — Побойтесь бога, моя жена только что потеряла отца! Отправляйтесь на улицы и ищите своего маньяка! Нечего трепать нам нервы!

— Джеймс… — Хелен стала спускаться вниз, опираясь бледной рукой на перила. Питт не сразу последовал за ней; он дал ей уйти вперед, так как в полумраке не видел ее черной юбки и боялся наступить на нее. — Джеймс, я рассказала ему, что папа получил письмо с угрозами; инспектор пришел, чтобы его найти.

— Мы сами его поищем! — Джеймса было не так-то просто угомонить. — И если найдем, я сообщу ему. Желаю вам хорошего дня, сэр, лакей проводит вас.

Питт проигнорировал его и повернулся к Хелен.

— С вашего разрешения, мэм, я хотел бы поговорить с лакеями и кучерами.

— Зачем? — Джеймс явно считал присутствие инспектора в доме нарушением владения.[14]

— Так как на мистера Этериджа напали на улице, сэр, вполне возможно, что за ним некоторое время наблюдали, а потом шли, — ровным голосом ответил Питт. — Кто-нибудь из них может вспомнить что-то такое, что окажет большую помощь следствию.

Джеймс разозлился на себя за то, что сам этого не сообразил, и покраснел. Во многих аспектах он был значительно младше своего биологического возраста, который, на взгляд Питта, слегка перевалил за тридцать. Утонченность манер служила тонкой оболочкой для его бурных эмоций; она как бы отгораживала его от тех, кого он считал примитивными. Возможно, полный контроль тестя над домом подавлял его сильнее, чем ему хотелось бы признать.

Хелен положила руку на предплечье мужа. Она едва прикасалась пальцами, как будто боялась, что он оттолкнет ее руку, и поэтому оставляла себе лазейку на тот случай, если придется делать вид, будто ничего не произошло.

— Джеймс, мы должны оказывать всемерную помощь. Я допускаю, что им, возможно, и не удастся поймать этого сумасшедшего, или анархиста, в общем, кого бы то ни было, но…

— Это и так ясно, Хелен! — Мужчина перевел взгляд на Питта — они были примерно одного роста. — Опросите дворовую прислугу и оставьте нас в покое. Дайте моей жене возможность остаться наедине со своим горем и соблюсти хоть какие-то приличия.

Он не накрыл ладонью пальцы Хелен, как сделал бы Питт на его месте. Вместо этого он убрал свою руку из-под руки жены, обнял ее за плечи и на короткое мгновение крепко прижал к себе. Томас увидел, как лицо Хелен прояснилось, в нем промелькнуло слабое подобие радости. Питт же считал такой жест еще более холодным, чем соприкосновение рук, потому что людей разделяли одежды. Хотя кто знает, какие отношения складываются между людьми. Иногда то, что кажется проявлением близости, на самом деле скрывает пустоту одиночества, которая незаметна окружающим; в других случаях между двумя людьми, которые со стороны выглядят разобщенными, идущими каждый своей дорогой, может существовать удивительное взаимопонимание, и они молчат только потому, что у них нет надобности говорить. Часто бывает и так, что ссоры выполняют странную роль прикрытия для сердечности и искренней привязанности. Вполне возможно, что любовь между Джеймсом и Хелен Карфакс не так однобока, как ему кажется, что ей она не приносит боль и душевные муки, а ему — ненавистные ограничения.

Инспектор извинился и через обитую зеленым сукном дверь[15]прошел на территорию слуг. Он представился дворецкому и сообщил, что получил разрешение мистера Карфакса переговорить с персоналом. Его встретили с холодным подозрением.