Клеопин, слушая рассказы, был рад, что не увидел зимней Невы, заполненной раздетыми и разутыми трупами. Только в феврале «озаботились» – продолбили лёд и заложили фугасы.

Целую неделю город был в руках черни. Только благодаря решительным действиям подполковника Батенькова, сумевшего собрать отряд из старослужащих и унтер-офицеров гвардейских полков, удалось покончить с грабителями и мародерами. Однако в последние дни не то что обыватели, но даже офицеры боялись выйти на улицы, где свирепствовали разбойничьи банды.

Вести были страшные. Но для сидевших в тюремной камере хватало собственных переживаний, сводивших с ума. Спасало одно – надежда. Надежда на то, что рано или поздно все закончится.

С другой стороны, человек привыкает ко всему. Даже к тюремной камере. Когда караульный сказал: «Штабс-капитан Клеопин, извольте на выход!», Николай поначалу растерялся и слегка испугался. Куда на выход? Зачем? Мало бы кто признал в грязном оборванце блестящего офицера лейб-гвардии. Прапорщик Завалихин, открывший рот, чтобы прикрикнуть на караульных – кого, мол, притащили, присмотревшись, все-таки понял, что бородатый и вонючий мужик не кто иной, как нужный ему арестант.

– Садитесь, господин штабс-капитан, – вежливо предложил прапорщик, указывая на тяжелый табурет, вмурованный в пол. Не удержавшись, добавил: – А вид у вас не очень-то соответствующий чину! И пахнете вы словно золотарь.

Присаживаясь, Николай мрачно посмотрел на прапорщика, но промолчал. В сущности, тот прав.

– А почему вы на меня так смотрите? Чем недовольны? – спросил прапорщик, демонстративно вытащив платок и приложив его к носу. Определенно, этот любимчик Бистрома ему не нравится!

– Знаете, прапорщик, – заметил Николай, которому допросчик понравился еще меньше. – Посидите с мое, так и вы будете… не комильфо!

– Надеюсь, Клеопин, этого не случится, – важно заметил Завалихин, доставая из шелкового (трофейного!) портфеля бумагу и карандаш. – Честный человек попасть в тюрьму не может!

Клеопин с сомнением покачал головой:

– Знаете, прапорщик, а ведь я имею право вызвать вас на дуэль.

– ?? – вытаращился допросчик.

– Вы поставили под сомнение мою честность, – пояснил штабс-капитан. – Впрочем, не пристало заключенному обижаться на тюремщика.

– Господин штабс-капитан, – сквозь зубы проговорил прапорщик, – извольте взять свои слова обратно. Я не тюремщик, а гвардейский офицер.

– Да? Тогда с каких это пор, милостивый государь, гвардейские офицеры приходят допрашивать заключенных? Или – кто там должен заниматься допросами – жандармы? Так что выбирайте, юноша – либо вы жандарм, либо тюремный надзиратель.

Нежная кожица на лице Завалихина покрылась багровыми пятнами.

– Штабс-капитан Клеопин, – нервно вскинулся он. – Вы хотели вызвать меня на дуэль? Так вот, я принимаю ваш вызов.

– О, нет, юноша, – рассмеялся Николай. – Гвардейский офицер и кавалер не может драться с тюремщиком.

Завалихин хоть и с огромным трудом, но все же сумел взять себя в руки.

– Хорошо, господин штабс-капитан. Мы решим этот вопрос в другое время и в другом месте. А пока потрудитесь объяснить, почему вы отказались выполнить приказ господина военного министра?

– Прапорщик, а вы с ума не сошли? – удивленно спросил Клеопин. – Кто я такой, чтобы военный министр отдавал мне приказы? Для меня командир полка – это господь бог и воинский начальник. Военный министр приказы мелким сошкам не отдает!

– Клеопин, не валяйте дурака! Господин военный министр приказал лейб-гвардии егерскому полку идти в атаку на войска узурпатора. Вы единственный офицер, отказавшийся выполнить приказ.

– Прапорщик, повторяю еще раз. Военный министр не отдавал такого приказа.

– Господин Клеопин, перестаньте паясничать. Вас арестовали за невыполнение приказа военного министра, Его Высокопревосходительства Бистрома.

– На тот момент генерал был командующим корпуса гвардейской пехоты, а не военным министром. И он приказал не идти в атаку на войска узурпатора, а ударить в спину нашим братьям. Генерал приказал нарушить присягу императору. Заметьте, прапорщик – тому самому императору, которому мы присягали утром. Построением же егерей на присягу, кстати, командовал ваш нынешний военный министр.

– Тем не менее вы нарушили приказ, – продолжал гнуть свою линию Завалихин. – Единственный офицер из полка. Как вы это объясните?

– Просто, – пожал плечами Николай. – Это означает, что в гвардейские полки – хоть в лейб-гвардии Егерский, хоть в ваш, лейб-гвардии Финляндский – набирают всякую сволочь, для которых нет ни чести, ни совести.

– Да как вы смеете?! – привстал со своего табурета прапорщик.

– Не пыжьтесь, прапорщик, а не то лопнете от натуги! – посоветовал Клеопин и, взяв со стола лист бумаги, заготовленный для ведения допроса, скомкал его и бросил в лицо Завалихина.

Прапорщик, взбешенный до крайности, выхватил из ножен саблю и рубанул по голове арестанта. Штабс-капитан упал.

Будь Завалихин кавалеристом, то содержал бы оружие в подобающем виде – то есть затачивал бы клинок. Да и умения разрубить голову явно не доставало. Посему удар тупой сабли только оглушил Николая, сорвав изрядный кусок кожи с головы.

Кровь привела Завалихина в такое-то исступление и он принялся наносить беспорядочные удары по голове и телу лежащего. Возможно, осатаневший прапорщик в конце концов зарубил бы арестанта, если бы не лейб-гренадеры, прибежавшие на шум. Общими усилиями прапорщика оттащили в сторону. Кажется, только сейчас Завалихин понял, что же он натворил!

– Господи! – в ужасе прошептал прапорщик. Упав на пол, он зарыдал, как истеричная барышня.

Поручик лейб-гренадер был человеком решительным. Убедившись, что Клеопин жив, приказал отнести раненого в лазарет (такая же камера, только с застекленными окнами) и послал за тюремным лекарем. Обнаружилось, что хотя сабля и причинила штабс-капитану множество поверхностных ранений, но существенного вреда не нанесла. Лекарь, зашив глубокие раны, мелкие щедро залил сулемой. Перевязав раненого, изрек:

– Что ж, господа, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Божьих!

Дежурный поручик отправился к Завалихину, оставленному в допросной под охраной. Лейб-гренадер хоть выполнял обязанности тюремщика (а куда деваться?), оставался офицером, которому было противно смотреть в глаза человеку, поднявшего саблю на безоружного арестанта. Разговаривать с ним тоже не хотелось, но пришлось.

– Прапорщик, – подчеркнуто холодно обратился к Дмитрию дежурный. – Извольте привести себя в порядок и объяснить свое поведение. Ну-с?

Завалихин, всхлипывая и вытирая слезы, пробормотал что-то невнятное.

– Да возьмите же себя в руки, – разозлился поручик. – Вы же офицер, а не тряпка!

– Я вынужден был защищаться, – выдавил наконец прапорщик. – Государственный преступник пытался вырвать у меня оружие.