– Машина приезжала сразу после того, как я тут грязь с травы из шланга смыл.

– Какую грязь?! Серега, ты… – Хаустов отчетливо выругался. – Ты можешь внятно объяснить! Какую грязь ты смывал?

– Которую возле ворот гости твоего сына оставили. – И Сергей недобро глянул на двоюродного брата.

– Какие гости?! Что ты мелешь?! Никто из его друзей не знал и не знает, что он был здесь. Это было главным условием его ссылки.

– А никто и не говорил о его друзьях, Ваня. – Сергей положил руки на перила крыльца, шагнул вверх на одну ступеньку. – Я сказал: гости.

– Какие могут быть гости у пацана здесь? – Хаустов резко раскинул руки в стороны. – Тут лес.

– Вот из леса гости к нему и пожаловали. Видимо, попросили помощи. Он им и помог. За что теперь и расплачивается. – Сергей напружинился и перепрыгнул сразу две верхние ступеньки. – И не делай вид, Иван, что тебе неизвестно, что Данила дважды мотался в город ночами. Разве он тебе не сказал, когда ты позвонил ему сегодня? Вижу, что сказал. Потому ты и примчался. За сыночка перепугался. И я тебя, Иван, понимаю. Ох как понимаю. Балбес он великий – Данила твой.

– Чёй-то он балбес-то? – обиделся за сына Хаустов. – Сам сказал, что он помог людям, которые попросили его о помощи. Значит, молодец.

– Сначала помог, а теперь… А, ладно. Мне-то что, – пробормотал Сергей и ушел в дом.

Бодряков поспешил за ним следом, велев Ане оставаться на улице, и взглядом указал на Хаустова. Понятно, она должна вести за ним наблюдение и сообщать Бодрякову обо всяких подозрительных действиях расстроенного папаши. Только не вышло у нее понаблюдать. Хаустов рванул в дом, едва на пятки Бодрякову не наступив. И пробыли они там минут тридцать. И разговаривали очень громко. Все трое. Чаще одновременно, чем по очереди. Разговор вышел сумбурным. Аня добросовестно подслушивала и мысленно делала пометки. И когда Бодряков вышел из дома и сердитым голосом велел ей усаживаться в машину, она уже почти знала, что на самом деле произошло в этом дворе.

– Данила помог кому-то, кто попросил его о помощи в ночь смерти Марии Сергеевны Никулиной? – спросила она у молчаливого Бодрякова, когда они уже выехали на трассу.

Раньше тревожить не осмелилась. Ехали почти вслепую. Ветки, ветки, ветки.

– Да, – буркнул он в ответ и прибавил скорости.

– Скорее всего, это был Супрунов?

– Возможно.

– Он тащил Никулину по лесу до дороги, потом обнаружил, что она мертва, оставил ее в кустах и поспешил найти помощь. Для себя. Он дополз до ворот, выпачкал всю траву болотной грязью и…

– И ее потом благополучно смыл из шланга Сергей, когда утром вернулся.

– Трава была мокрой, когда к воротам чуть позже подъехал тот человек на мощной машине, с широкими колесами?

– Возможно, – кивнул Бодряков.

– Этот человек приезжал туда в промежутке времени, когда Сергей уже уехал, вымыв траву перед воротами, а мы еще не приехали. Так?

– Зачет, Малахова, – вяло похвалил Бодряков и вздохнул. – По времени получается, что так. Только мы не знаем, кто этот человек? Почему он сегодня вернулся и увез Данилу? Почему и зачем?

Сусанина из него не получилось. Он оказался трусом. Простым человеком с кучей слабостей и пороков. Одним из которых был парализующий страх за собственную жизнь. Этот страх ныл под ребрами гаденькой болью, отдавался пульсацией в висках, покрывал липким потом все его тело. Он делал картинку за окном размытой и нечеткой. Так же виделось все его будущее, которого могло и вовсе не случиться. Вот поведет он себя неверно, и что тогда? Пуля в лоб?

– Куда теперь? – противным скрипучим голосом спросил Геннадий Иванович, останавливаясь у очередного поворота, который был лишним, который не сокращал, а, наоборот, увеличивал расстояние до объекта.

– Блин… – Данила покрутил головой. – Кажется… Кажется, теперь налево.

– Ты шутишь? – мужчина выкатил на него из глубоких морщин мутные глаза. – Мы там уже дважды проезжали.

– Да? – Данила сделал вид, что внимательно всматривается. – Может, я что-то путаю? Ночь же была. Темно было. Может, я что-то путаю?

– А может, ты просто пудришь мне мозг? Дуришь меня?

В руке у него тут же оказался пистолет, которым он больно ткнул Данилу под ребра.

– Может, стоит освежить тебе память, прострелив колено? Чтобы ты всю оставшуюся жизнь хромал, к примеру. Ходил с тросточкой. Как думаешь, девчонкам понравится? Такой симпатичный парень – и калека. Сколько тебе лет?

– Двадцать, – еле разлепил Данила губы.

– Во-от, двадцать. Всего лишь двадцать лет тебе, парень. Печально становиться калекой с таких юных лет. Ни побегать, ни в теннис поиграть. Играешь небось в теннис-то? Модно это нынче у вас, у богатых. Теннис, гольф. Так что? Прострелить тебе колено? Чтобы освежить память, а?

Ему понадобилось пять секунд, чтобы представить себе свое негнущееся изуродованное колено. Еще пять, чтобы представить сочувствующие взгляды знакомых пацанов и подруг. И еще столько же, чтобы понять: он не готов. Не готов жертвовать собой даже во имя великой цели.

– Я вспомнил… Кажется.

Данила судорожно сглотнул, во рту было кисло и гадко, хотелось воды, но просить он не стал. Хоть за что-то он должен себя уважать. Потерпит.

– Кажется?

И дуло пистолета снова уперлось в его бок.

– Нет, точно. Совершенно точно сейчас направо, потом за сто метров до тупика еще раз направо. Там маленький домик. Заброшенный. Бывшая будка охранника. Он должен быть там. Собирался оставаться там, пока все не утихнет.

В памяти всплыло грязное лицо с печальными глазами, не способными плакать. Так ему сказал этот человек при расставании:

– Моя душа так выжжена, юноша, что слез вовсе не осталось.

Как же ужасно вышло! Как же подло! Видит Бог, он старался. Он искренне хотел помочь этому старому человеку, оказавшемуся в беде.

Когда ночью Данила обнаружил его возле ворот, он дал ему воды. И когда человек напился, расспросил. И узнал, что этот дядька, так его перепугавший спросонья, в грязных одеждах, с грязными руками и лицом, от которого не очень хорошо пахло, совершил невероятный поступок.

Он совершил подвиг! Он пытался спасти двух заблудившихся в лесу женщин. Заблудившихся и угодивших в болото.

– Не сумел. Не сумел спасти ни одну из них, – с горечью восклицал он, когда Данила помогал ему дойти до того места, где была машина. – Пока вытаскивал Машу, тонула Катя. Бросился к Кате, швырнул ей леску и потянул. Долго тянул, так мне показалось. Пока тянул, Маша начала хрипеть. Я снова к ней. И Катя… Катя утонула. А Машу я так и не смог реанимировать. Я ей и искусственное дыхание делал. Все оказалось бесполезным. Я тащил ее! Я столько километров тащил ее. И не смог. Не смог спасти.