будет лучше, если мы с тобой отчистим их вместе. А ты подумал, что я твоя девушка? Что я соглашусь переехать с тобой в Нью-Йорк? Придумал, что любишь меня? Да какая это любовь? Любовь совсем иначе выглядит. Что ты вообще знаешь о настоящей жизни? Мы даже не целовались и не…

– Давай я тебя поцелую, – предложил я. Шагнул к кровати, но она отшатнулась еще дальше, вжалась в угол, где сходились две стены.

– Ты хоть представляешь себе, как все устроено в нормальном мире? Сомневаюсь. Живешь по книге, которую тысячу лет назад написали какие-то упившиеся придурки.

Тут вроде как в стене ее комнаты должна была образоваться дыра. Но факты свидетельствуют об обратном. Зато у меня, например, саднило ладонь, а к костяшкам пальцев пристали кусочки краски и штукатурки.

Тело мое онемело – все, кроме ладони; она пульсировала. Осмысляя внезапную боль, я попытался осмыслить и слова Анны-Мари.

Это не может быть правдой.

Она меня использовала.

Мне показалось, что нарастающее отчаяние сейчас разорвет меня на клочки, я прямо физически распадусь на части, лопну по швам.

Дверь спальни распахнулась, влетела, в явном исступлении, мэр.

– Лапушка, у тебя все нормально? – спросила она, глядя на дочь.

– Мама, иди вон отсюда! – выкрикнула Анна-Мари. При мне она еще никогда не кричала. – Это все из-за тебя.

Миссис Диаз-О’Лири дочери не ответила. Вместо этого повернулась ко мне.

– Молодой человек, пожалуйста, немедленно покиньте этот дом.

Я стряхнул с ладони штукатурку, повернулся к дверям. В последний раз взглянул на Анну-Мари. Она свернулась в уголке кровати и смотрела в подушку.

– Ради тебя я пожертвовал всем, – сказал я.

– Немедленно, – рявкнула мэр.

– Зачем? – спросила Анна-Мари у подушки. – Зачем ты это сделал?

На место ее ярости пришла жалость. Она переживала за меня, но от жалости мне было даже больнее, чем от гнева.

Зачем? – задавался я тем же самым вопросом. Зачем? Потому что она изумительная, красивая, необыкновенная? Потому что я идиот, в точности такой вот невежда, каким она меня считает? Ничего этого мне говорить не хотелось. Поэтому я промолчал. Прошел мимо мэра, спустился по лестнице, оказался на улице.

Глава 13,

в которой неизвестный делает мою знаменитую фотографию

У вас когда-нибудь возникало желание похоронить себя заживо? Взять лопату? Выкопать яму подходящих размеров? Шлепнуться туда лицом вперед, лежать и ждать, когда свет вокруг померкнет? Я был готов так поступить. Дома у нас, кажется, была единственная лопата – снеговая, но земля размякла после дождя, может, и подойдет. Проблема в другом: ну, лег ты в могилу, которую выкопал для себя, – нужен кто-то, кто бы ее засыпал. А на свете не было, похоже, ни одного человека, кто согласился бы оказать мне эту услугу, – всем было на меня наплевать.

Я напрочь забыл о назначенной встрече с ребе Морицем. Я вообще забыл про школу. В принципе почти забыл, где нахожусь. Просто блуждал без цели, превратившись в измотанную, бормочущую развалину. В какой-то момент я обнаружил, что иду быстро, торопливо, как будто спешу к какой-то цели. Может, я просто искал уже готовую яму.

Хотелось одного: лечь в каком-нибудь темном месте, отключить все чувства и ничего не воспринимать. Боль была слишком сильна, такую не выдержать. Неужели до сих пор не придумали новокаина для всего тела?

Бродил я долго, не обращая никакого внимания на то, куда меня несут ноги. Через некоторое время сообразил, что шагаю вдоль железной дороги. На земле повсюду валялся мусор – пакетики от чипсов и банки из-под пива. Выбравшись на полотно рядом с вокзалом, я увидел кладбище. Между надгробиями мелькали фонарики полицейских, до меня доносились какие-то крики. Но я даже думать об этом не стал.

Перешел через рельсы и увидел участок, на котором собирались строить многоквартирный дом. Увидел трейлер, в котором находился папин офис. Папа, видимо, там сейчас и сидел, задернув занавески, разбирал документы в свете своей дешевой настольной лампы. Экскаватор стоял без дела – он не двигался с места уже несколько недель.

Я прошел между деревьями, зашагал по стройплощадке. Мне показывали макеты этого здания. Под ногами у меня был предполагаемый первый этаж – там планировали устроить спортзал, вестибюль, общественную плевательницу. Через воображаемую двустворчатую дверь я вышел сквозь фасад здания на тротуар.

Была середина дня – между 16:22 и 16:24; под звон колокольчика у двери я зашел в магазин Абрамовича. Примерно в то же время рядом остановился внедорожник. Я задержался выяснить, выйдет из него кто или нет, – вдруг понадобится подержать дверь. Но внедорожник просто стоял, так что я вошел внутрь.

На подходе я думал, что куплю ирисок, но тут вдруг расхотелось: они слишком отчетливо напоминали про Анну-Мари. Я прошел на два ряда дальше, где лежали чипсы, крекеры и попкорн.

Мистер Абрамович стоял за кассой и что-то читал в телефоне. Когда я вошел, он поднял глаза и нахмурился. Может, потому что я апикойрес. А может, потому что мне положено быть в школе.

Я никогда еще не приходил в магазин Абрамовича в это время дня, когда в школе занятия. Обычно тут было полно сверстников: они затаривались снеками, перекрикивались и перешучивались, гонялись друг за другом.

В магазине и сейчас было довольно людно – еще бы, единственный кошерный на весь город, – но при этом тихо. В основном женщины покупали продукты к ужину. Миссис Гутман со старшей дочерью ждали у стойки готовых блюд, когда их обслужит Элад – он помогал мистеру Абрамовичу в те часы, когда Хаим был на занятиях.

У холодильников с молочкой стояли две подружки Зиппи, Эстер и Абигайль. В руках у них были корзины, обе – пустые. Абигайль привалилась к ручке холодильника. Похоже, торчали они тут уже довольно давно, заболтавшись.

В соседнем ряду я увидел миссис Голдберг. Она проверяла срок годности на банках с селедкой – брала их с полки по одной штуке, подносила к самому носу, вертела, ставила на место. Ни одна ей не подходила. Она громко фыркнула, выражая селедке свое возмущение, и двинулась дальше, к гефилте-фиш[85].

Я отвернулся от миссис Голдберг и посмотрел, какие чипсы есть в ассортименте. Вкусных было несколько видов. Я решил взять со вкусом лука, которые раньше не пробовал, – лук ведь овощ, значит, полезный. Потянулся к пакетику и тут заметил кого-то краем глаза. Анна-Мари. Она снимала с полки пакет «Старберста». Вид у нее был несчастный – под стать моему настроению: лицо бледное, в красных пятнах, глаза опущенные. На случай, если она решит их поднять, я пригнулся, чтобы она меня не заметила, – именно поэтому я до сих пор жив.

Потому что, едва пригнувшись, я услышал первый выстрел. Даже прежде, чем до меня долетел звук, пакетик с чипсами, который я собирался взять с полки, разорвало в клочья. Чипсы полетели во все стороны, посыпались на пол, но различить, где чипсы, а где что-то еще, у меня не получалось, потому что вокруг мелькало много всякого: стекло, продукты, кровь.

Позднее я гадал, почему не услышал, как они вошли. Дело в том, что вошли они не через дверь. Та же пуля, которая унесла жизнь моих чипсов, разбила стекло, отделявшее магазин от улицы. Так что вошли они через проем на месте бывшего стекла.

Я скрючился на линолеуме. Поднял голову, случайно сбил с головы борсалино. Чувствовал, что ермолка на месте, поэтому поднимать шляпу не стал.

В моем ряду с одной стороны стояли коробки с крекерами, с другой – пакеты с чипсами. Верхний ряд пакетов с чипсами был забрызган кровью, но чьей именно, я не знал.

В голове вдруг стало пусто, все мысли стерлись, она превратилась в чистый бумажный лист. Пусто стало и в теле, будто это и не тело вовсе, а какая-то бестелесная мешанина костей и мышц: муляж тела, какой нам показывали в школе.

Я раньше никогда не слышал настоящего выстрела. Он оказался громче, чем я ожидал. Видимо, от этого и думать не получалось: слишком шумно. Мне