Юр недобро усмехнулся и угрожающе оскалился:

– На недоим нужно было средства выделять, чтобы беды этой не случилось, а теперь засунь упомянутые средства себе знаешь, куда?

Сделал шаг вперед, но вовремя остановился, нервно повел плечом, борясь с желанием придушить этого человека, отвернулся от греха подальше, и отошел в сторону, все так же сжимая кулаки и громко сопя, как бык.

К нему подошел Калин.

– Батя, пусть вольную мне даст или что там делается, чтобы со счетов человека списать. Не хочу, чтобы у вас проблемы были после моего ухода.

Юр зажмурился на миг, скрипнул зубами – решение это давалось непросто, с болью на сердце, и, не поворачиваясь, заговорил со Стривором:

– Ты слышал, о чем мой сын попросил? Выпиши ему вольную, Стривор.

Глаза старика удивленно округлились, он стоял и переводил взгляд свой то на мальчишку, то на его отца.

– Ну… а… э… – замялся управляющий. Подобное никак не входило в его планы – потерять еще одного человека. Да князь точно с него шкуру спустит по приезде. – Зачем это еще? Куда это он собрался уходить? Нет, не пущу!

Юр стоял все так же спиной к старику и говорил не громко, но слышно, потихоньку набирая обороты:

– Хочешь помочь, так помоги! – пробасил он. – А если нет, так на эту тему и говорить тогда не о чем больше до приезда князя. И еще. С семьей Савы разберись: у него сына забрали, которому двенадцати лет отроду не исполнилось, – не спеша развернулся к Стривору и уперся в несчастного тяжелым взглядом, – так же, как и моим дочерям.

Но старик недаром занимал свое место, и сломить такой характер было сложно.

– Крут ты, Юр. Да, род твой древний, фамильный, понимаю, что по крови ты выше меня, но управляющий тут пока что я, и ты мне не указ. Как сам решу, так и будет. Не дави басом своим, – ответил он не менее властным и командирским голосом, одарив Юра сердитым взглядом человека, знающего себе цену.

Юр выдержал «обратку» и, усмехнувшись ядовито, продолжил:

– За язык тебя не тянули, сам с помощью вызвался. Тебе сказали, в чем она надобна, так помогай, а нет – так на нет и суда нет. Князь вертается, тогда все и порешает: и как обиду загладить, и как дело уладить. Да и ему виднее, чего ты мог сделать для сохранения его народа, а чего – нет.

Управляющий заметно побледнел. Сухо закашлял в кулак.

– Водички бы, – выдавил он хрипло, – чего-то в горле пересохло.

Девочка лет семи, видимо, подосланная родителем, поднесла Стривору деревянный резной ковш с колодезной водой. Дед благодарно кивнул, принимая посудину, и жадно приложился к краю, капая себе на рубаху.

– Угу, испей, испей водицы, – недобро улыбнулся Юр, – полезно. Не дай Боги, помрешь раньше времени, кто потом перед князем ответ держать станет за тебя.

Услышав такие речи, Стривор подавился, надсадно закашлялся, обливаясь еще больше и утираясь рукавом. Еле отдышался.

Юр продолжал буравить старика тяжелым взглядом.

– Ох, и шутки у тебя, Юр, – вернул ковш, обтер ладонью лицо, стряхнув лишние капли в сторону. – Недобрые шутки, злые.

– Я и не шутил. Ну, так что, будет от тебя обещанная помощь, али как?

Управляющий тяжко, в голос, вздохнул, покачал головой.

– Куда же мне деться-то, коли обещал. Я слов на ветер не бросаю. Так и быть, отпишу мальчишку. И Саве уплачу за горе. Все или еще чего есть?

– Все, – буркнул Юр, взирая на еще дымящееся погребальное костровище, тяжело выдохнул в бороду.

Народу вокруг столпилось много, но никто не смел подать голоса, внимательно слушая разговор главы Старейшин и управляющего, проникаясь к первому уважением и не так уже сильно ненавидя второго. Селяне сгорали от любопытства – куда это собрался Калин и сколько заплатят Саве за «горе» – нелюбимого сына-лентяя, от которого те и рады были избавиться. Мыслей у людей хватало, как светлых, так и алчных, завистливых. Стривор уехал, за поминальный стол не сев, а люди поели, попили и, отгуляв тризну, разбрелись по домам. У каждого были дела, хозяйство ожидало… несмотря ни на что, жизнь продолжалась…

* * *

Стривор, как и обещал, убрал мальчика из списка. Буквально, на второй же день, к вечеру, от него прикатил на самоходке посыльный и привез вольную на ребенка и кошель монет Саве.

На эту сумму можно было нанять помощников, снести старую хату и выстроить новую, просторную, да еще и на сарай просторный, да на вторую навку хватило бы. Но он одел и обул на зиму жену и всех оставшихся шестерых детей. Седьмому, новорожденному, приобрел мягкой ткани на пеленки, поэтому о сарае и второй навке пришлось позабыть, но строительство новой хаты начал – нанял людей. Старшие сыновья помогали и отцу, и брату, а вот соседи косились с завистью и осуждением. Бывало, и поговаривали, что Сава попросту продал мальчишку, чтобы вылезти из нищеты. Будто бы он виделся с десятником в дороге до того, как тот въехал в деревню, для этого и мотался на Котовой самоходке ни свет ни заря.

Калин давно был готов отправиться в путь. Отец не хотел его отпускать, хотя и наотрез не отказывал. Все же и у него тлела в душе надежда, что этот новый сын неспроста пришел в тело его умершего мальчика, и Боги далеко не глупы: кому знать будущее, как не им, Великим. Но отеческое сердце ни в какую не хотело расставаться с оставшимся единственным ребенком – отрадой израненной души. Да и жена как перенесет еще одну утрату? Не станет ли ей еще хуже? Не повредится ли рассудком? Вот он и тянул время, не отпускал сына в дорогу, хотя тот и сам все видел и не менее отца боялся за здоровье матери и не рожденного младенца, потому и сидел дома.

Уже первый, тонкий лед сковал лужи, а Инала все лежала с того самого дня. Она даже в последний путь свекра провожать не вышла.

В день похорон, застав бледную женщину в дверях, знахарка Веда сказала ей:

– Лют простит твое отсутствие, а вот потерю внука – нет, – и снова уложила в постель.

Время шло. Народ шептался, косясь на Калина, поговаривали про Бога Мести и про пророчество Взоры, которое все же сбылось, правда не там и не так, как они ожидали изначально. К всеобщему удивлению Взора вновь перешагнула порог дома старосты и, упав на колени, молила о прощении за поступок своей дочери. Марта же все это время даже во двор не выходила – боялась, а может, и совесть мучила, кто знает. Юр не стал ее трогать и людям запретил, но она все равно не показывалась, затворившись в темной хате, и, если бы не старая мать, то верно померла бы с голоду.

Тогда же бабка сказала, что вновь ей было видение: узрела она воина странного да страшного, и были у того воина такие же письмена кровавые на коже, потому как и в него дух вошел, как в Калина ранее. Но утухли те письмена уже давно, а воин сам укрылся от людей в месте потаенном, непроходимом. В болотах он живет, и Калин должен обязательно идти к нему в болота те…