уже. В смысле, такая же человеческая фигура, но не может же человек вперёд лошади по сугробам на полста метров забежать и там встать, лошадь дожидая. Я сильнее всмотрелся сквозь метель, и вижу, что фигур-то этих множество! И понял я тогда, что с фигурами теми было не так…

Перекрестился я тогда, молитву зашептал: «Господи, помоги! Пресвятая Богородица, защити!»

…Мёртвые то были! Мужики, бабы, дети даже… Все мёртвые! Оборванные, одежду на них ветер треплет, рвёт, а под одеждой кожа сухая как кирзá да кости белые! Лица у всех серые, некоторые безносые и без губ – одни зубы вперёд торчат! И стоят покойники те молча, не шевелятся, только одежда на ветру колышется, да бороды у мужиков мёртвых и волосы на головах у баб развеваются. А снег так и кружит, метёт, собака… А мертвецам тем хоть бы хны; стоят, только головы вслед саням поворачивают.

И хватил меня тогда страх, – такой страх, какого прежде не доводилось мне переживать, даже на войне когда был. Там-то мёртвые не ходили… Прилетела пуля или осколок в голову, и всё, нет человека, лежит как мешок с углём или тулуп на пол скинутый, не встаёт. На раненых вот страшно бывало смотреть, и самого когда посекло… А труп он и есть труп. И тут вот эти в лесу…

– Пошёл, Буянушка! Пошёл, родной! – хлестнул я коня хлыстом поверх попоны.

Конь ускорился. Он заметно нервничал после того как волка услышал, прядал ушами, но вряд ли на мёртвых обратил внимание, мне так думается. Они же как чурки деревянные все были, не шевелились почти, и голоса не подавали, просто стояли и смотрели. Не понял Буян ничего. Может, за коряги мертвецов принял. А вот когда впереди справа за деревьями раздался рёв и визг, а потом появилась… или лучше сказать появилось то, что издавало этот самый рёв, тогда-то конь мой точно всё рассмотрел…

…Я не сразу понял, что это было, когда впереди среди заснеженных деревьев замелькало крупное тёмное пятно. А как понял, так пот ледяной прошиб меня и волосы под шапкой встали дыбом. Метрах в пяти от дороги, прямо мне навстречу, огибая стоящие на пути ели и через раз задевая боками пригнутые под снегом ветки, в метре по-над сугробами летела корова. Летела, мать её за ногу, ко-ро-ва! Натуральная! Ног у коровы не было – одни обрубки. Летела и ревела так, словно с неё наживую сдирали шкуру. А верхом на корове, держа ту руками за рога и так ею управляя, сидела нагая старуха с растрёпанными седыми волосами и взахлёб хохотала. Это её хохот я сначала принял за визг. Буян, как картину эту увидел, так попёр, не разбирая дороги. Были бы сугробы по бокам пониже, так и ушёл бы в бурелом, а так просто запетлял, едва не перевернув сани.

– Ведьма… – произнёс я сквозь зубы, просто чтобы услышать собственный голос; чтобы как-то увериться, что всё это мне не снится. – Ведьма. Это же настоящая ведьма, блядь…

Старуха, с визгом и гогоча как сумасшедшая, пронеслась мимо на своей безногой корове, и я успел её рассмотреть. Бабке той было на вид лет девяносто, не меньше; и была она тощая, костлявая, груди её болтались на ветру как пустые мешочки, кожа на боках обвисала вниз каскадами, а шея напоминала шею черепахи. При этом в чертах лица старухи, как ни странно, угадывалась былая красота, ныне безвозвратно увядшая. В молодости, да и после, лет, пожалуй, до пятидесяти, была эта ведьма весьма хороша. И тем жутче от того она смотрелась теперь. Увядшая красота – это всегда жутко, так мне кажется. А уж когда красота эта бывшая летает по воздуху, сидя верхом, как на мотоцикле, на изуродованном и ревущем от нестерпимой боли животном, и хохочет как стая гиен, тогда и живые мертвецы становятся чем-то вроде массовки в кино: вроде и присутствуют в кадре, но внимания на них уже и не обращаешь.

– А-а-а-а-а-а-а-а, – прокричала ведьма, пролетев мимо. – Ну что, Юра, как тебе вечерок? – Вдруг выкрикнула она сквозь коровий рёв, уже когда была позади. – Как погодка? Смотри, лес какой красивый! – Она притормозила как-то корову и заставила животное замолчать. Уже в тишине, без скотиньего рёва, ведьма вывела свой страшный транспорт на дорогу и полетела следом за санями. – Ну? Чего такой невежливый, Юра? Не отвечаешь мне, – крикнула позади ведьма. – Чай не нравлюсь тебе? – И тут она заливисто, как девчонка молодая расхохоталась.

Я только перекрестился и погнал коня. Чувство у меня такое возникло, что отвечать этой карге нельзя было. Я и не стал отвечать. Хотел, было, пальнуть в неё из «Сайги», но решил не стрелять пока, если ведьма не приблизится, если не станет нападать.

– Ах, Юра, Юра, Юра, я такая дура, что в тебя влюбилась, – пропел позади девичий голос.

– Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня грешного, – пробормотал я тихо себе под нос слова молитвы, которой на войне научил меня один мой товарищ, монах и дьякон по совместительству, ушедший на фронт добровольцем прямиком из монастыря. Погиб тот дьякон под Лос-Анджелесом. Младшим сержантом был…

– Ну, Юра, ну чего ты там размолился, как поп деревенский! – послышался тот же голос, только уже слева сбоку. Я тут же крутнулся на месте, направляя ствол «Сайги» на появившуюся метрах в трёх от саней ведьму. Та летела теперь на корове вровень с санями низко-низко над сугробами. Худые и жилистые под дряблой пожелтевшей кожей ноги ведьмы крепко обхватывали бока коровы, глаза которой слезились и смотрели жалобно. Я посмотрел ниже: ноги у коровы были не отрублены, как мне показалось сначала, а как будто оторваны или отгрызены. Торчавшие из ран обломки костей и ошмётки мышц в лоскутах кожи кровили, часто задевая и стряхивая пушистый снег с кустов и прошлогодней сухой травы. Коровье вымя висело ниже огрызков ног и то и дело пропахивало снег, отмечая места, где пролетала корова, длинными бороздами.

– Не приближайся, ведьма! – всё же произнёс я сквозь зубы, наставив ствол ружья прямо на неё. – Не знаю, как тебе удаются эти твои фокусы, но заряд картечи тебе вряд ли понравится.

– Ой, напугал-напугал! – снова рассмеялась по-девичьи старуха, но обе руки держа при этом на коровьих рогах. Чуяла, видать, что, подними она хотя бы одну руку, и я тут же пальну. – Кстати, как тебе моя Бурёнка? – задала ведьма неожиданный вопрос, видимо, заметила перед тем, как я на огрызки коровьих ног глянул.

Я не ответил, продолжая держать ведьму