Почтовая марка*

Рассказ из современной японской жизни

Егучи-сан – стройная прекрасница!

Ее диво-пышные волосы, всегда причудливо-грандиозно причесанные, отличали ее от подруг.

Необычаен был для японки ее тонкий нос с еле заметной горбинкой.

Когда Егучи-сан смеялась, или раскрывала свой маленький ротик, чтобы говорить, – на прекрасных, белоснежных зубах ее, казалось, играли, дробились солнечные блики.

Наряжалась Егучи в изящные цветные кимоно, разрисованные ее любимыми цветами: стройными, легчайшими ирисами; пышными, мохнатыми хризантемами, или нежными цветущими ветками Сакуры. В просторных складках широких подрукавников ее всегда лежали: душистый шелковый платок, узорчато-резной складной веер и легкие краски для губ и щек.

Отец Егучи любил и баловал свою единственную дочь. Дарил ей европейские – такие странные для Егучи – наряды; приносил редкие картины, книги, дорогие безделушки.

Однажды он возвращался с дочкой с концерта, который давали в английском клубе проезжающие в Америку гастролеры.

Егучи-сан более всего поразила игра на рояле. И ей показались такими игрушечными и несерьезными ее кото и шамисен – инструменты, на которых она училась играть с детства далечайшего.

О своем разочаровании в родных инструментах девушка рассказала с болью отцу…

Вскоре, в день, когда Егучи-сан исполнилось восемнадцать лет, в их бумажный изящный домик на горе, много людей внесли громоздкий черный рояль и поставили его на хрупкие желтые циновки – в комнату девушки.

В это время Егучи-сан не было дома – она уходила покупать «Сакано-пан» – корм для рыб.

Их было много – золотых и черных рыб, и они всегда резвились под ее окном в широком искусственном пруду.

С покупкой в руках вошла девушка в сад, нежно-приветливо оглядела разнообразные яркие цветы, апельсиновые деревья и карликовые сосенки, которые судорожно и цепко лепились на причудливых каменьях-островках пруда.

Девушка раскрошила длинные куски сакано-пан и стала шаловливо бросать маленькие кусочки рыбам.

Ее смешила и забавляла вечная борьба черных с золотыми – из-за пищи. Золотых рыб было больше, но черные – крупнее, прожорливей и сильнее. Золотым ничего не доставалось.

Егучи-сан, смеясь, обежала пруд и быстро подошла к окну, чтобы взять сетку на длинной бамбуковой палке, – этой сеткой она отгоняла злых черных рыб от пугливых золотых…

Подошла к окну… Вскрикнула и замерла… На щеках выступили пунцовые крапинки румянца…

Раскрытый рояль показался ей в маленькой скромной комнате каким-то громадным чудовищем с оскаленными зубами – рядом клавишей…

Забыла о рыбках, побежала, как-то дико прискакивая, к отцу и благодарная стала гладить его седую голову, морщинистые, сухие щеки.

* * *

Всю ночь не спала Егучи…

Ложилась, но тотчас же бережно отрывала шею от подушки, чтобы не испортить прически, и тихо, как-то загадочно улыбаясь, шла к роялю…

Длинными, хрупкими пальчиками едва касалась клавишей и замирала в несказанном восторге. Вслушивалась в четкие, такие прекрасные, невидимые звуки.

Вдруг заметила забытые кото и шамисен…

Улыбнулась сама себе как-то манерно-серьезно… Подошла к родным вещам – спутникам детства далечайшего.

Закутала инструменты в черную материю. Торжественно, многозначительно отнесла сверток в угол и поставила у одной из ножек рояля.

Раздвинула бумажную стену и долго смотрела на далекие огни города и рейда. Горный, душистый ветерок ласкал ее пылающее лицо и, казалось, напрасно силился спутать волосы, крепко схваченные черепаховым гребнем, косоплетками и булавками с коралловыми головками…

Когда на рассвете заснула Егучи-сан, ей снились самые невероятные, причудливые сны…

Вдруг рояль становился воздушной, черной тенью и медленно уходил сквозь стену в зеленый сад… И все его клавиши звенели мелодично и монотонно, как бы прощаясь с Егучи и ее циновочной комнатой…

И напрасно Егучи тянула руки, умоляла глазами небо сжалиться над ней… Рояль проплывал под деревьями в ночь.

Замирали звуки и таяли по мгле… Черная тень рояля терялась в звездах… И Егучи не знала, где были звезды, где клавиши?..

То ей казалось – белые и черные полоски-клавиши срывались с рояля и быстро бегали, прыгали, носились по комнате, по циновкам, неуловимо скользили по ее обнаженному телу, нежно звуча на все лады…

Егучи пробуждалась, вскакивала и снова подходила к странному чужеземному инструменту и робко перебирала тонкими палевыми пальчиками ласковые, белые клавиши…

Чуть заигралось утро, – Егучи выбежала в сад, сорвала много цветов и трав и разукрасила ими рояль.

Но когда отец сказал ей о том, что после обеда придет англичанин-учитель, который будет учить ее играть на большом инструменте, девушка убежала в свою комнату, собрала с рояля все цветы к травы и сбросила их к пруду.

Когда после обеда Егучи-сан вошла в комнату к отцу, англичанин уже беседовал с ним.

– «Ах, это вот кто – „Почтовая марка!..“»

И Егучи вдруг рассмеялась неудержимо, точно забыла о присутствии чужестранца.

Она знала его уже давно.

Он жил в европейском квартале, вечно курил трубку с неизменным «capstan» и копошился с коллекциями почтовых марок, которых у него было чрезвычайно много.

Говорили, что мистер Тичер одними марками, в былое время, нажил крупное состояние, завел где-то в Китае обширные чайные плантации, но вскоре же все эти плантации выменял на какую-то редкую старинную марку!..

Мистер Тичер был еще молодым человеком. Нередко Егучи, со своими подругами, следила зоркими глазами за его энергичной походкой, стройным, мужественным телом, и ее всегда привлекало несоответствие строгих черт его лица с мягким, ласковым взглядом голубых глаз.

Иногда вечерами, когда она одиноко тосковала, не зная о чем, в своем саду, ей вдруг вспоминались голубые глаза и красивое сильное тело англичанина… Тогда Егучи-сан вздрагивала и быстро уходила к отцу…

* * *

Уходя он оставил ей ноты.

Егучи показалось странным: в ее комнате был чужестранец, и никого не было, кроме его и ее! Никогда девушка не переживала того состояния, которое охватило ее в этот день.

Учитель вовсе не был таким строгим и неприступным, каким всегда казался ей издали. Он даже шутил, называя ее – по выговору – англичанкой, а по носику – гречанкой…

Три раза в неделю приходил к Егучи мистер Тичер.

Иногда он оставался подолгу в комнате девушки и в сумерки играл дивные произведения европейских композиторов…

Странно было слушать музыку в почти игрушечном домике, стены которого не могли удерживать иногда бурные потоки звуков…

Девушка знала, что почти весь окрестный квартал слушает игру ее учителя.

Надоедливые гаммы Егучи разучивала с нетерпением. – Ей хотелось скорей научиться играть так же совершенно и светло, как умел играть ее учитель…

Вместе с радостью, – которую внесли в тихую жизнь расцветающей девушки чарующий рояль и живое