Молча киваю: я очень хорошо помню, насколько сильно Ви ненавидела отца и весь мир, а мир отвечал ей взаимностью. Потом она вернулась к ненавистному папочке и вдруг стала радоваться каким-то дурацким кукурузным хлопьям на завтрак.

— Прошу, присматривай за квартирой. — На замызганную столешницу со звоном легла связка ключей. — Я там все перекрыла, проблем не возникнет. Роутер оставила, но, думаю, это не опасно. У тебя точно все в порядке?

— Все отлично! — поспешно докладываю я.

— Что ж, тогда… до свидания?

Собрав все силы, я встаю и вслед за мамой Ви шагаю к прихожей:

— До свидания. Спасибо вам. Привет Вике. Огромный… — последние слова выходят невнятными и сиплыми.

Тетя Анжела разворачивается перед дверью и заключает меня в хрупкие теплые объятия:

— Танюш, это тебе спасибо! И… прости нас! За все.

* * *

Дождь разгулялся, завесив обзор мутной целлофановой шторкой. Из гостиной слышится шум — холодею при мысли, что в пустых темных углах возится неприкаянный призрак Вали. Подтягиваю колени к подбородку, продолжая всматриваться в размытые серые сумерки.

Тетя Анжела уехала. Я провожала взглядом красные габаритные огни ее машины, пока они не скрылись за углом. Вот и закончилась моя красивая сказка. Ее сменяет реальность, невыносимая настолько, что впору запрокинуть голову и взвыть: без этой доброй феи мне грозит кое-что похуже маминых пьянок — стоит где-нибудь грохнуться в голодный обморок, как в перспективе сразу замаячит приют. Даже сейчас, в шестнадцать с половиной лет, ощущая себя влюбленной и взрослой, от этого слова по коже бегут мурашки.

Прежний участковый был одноклассником отца и, даже наведываясь на шум и крики родителей, всегда ограничивался беседой — в нашем районе каждая третья семья жила «бедно, но весело».

— Времена смутные, Борисыч. А в этом возрасте они вон все черт-те где пропадают! — сетовала мать в ответ на его вопросы о месте нахождения брата: Саша был гордостью школы, подающим надежды спортсменом, хорошим добрым мальчиком и к криминалу отношения не имел… А то, что он неделями скитался по заброшенным дачным домикам и подвалам, никого никогда не интересовало.

После его похорон к нам изредка стали заходить незнакомые тети с цепкими взглядами и ненастоящими улыбками. Они пугали меня до ужаса: мама постоянно рассказывала о детском доме, где детей бьют и заставляют есть из прибитых к столам алюминиевых мисок. Я не хотела оказаться там и, показывая дневник с пятерками, говорила тетям, что живу хорошо, а мама, широко раскрыв дверку «Полюса», с гордостью кивала на его загодя набитые продуктами полки.

В последний раз они приходили год назад. Я встретила их в красивой Викиной одежде, с чистой совестью утверждая, что, даже если мама иногда и выпивает, нужды у меня ни в чем нет. Я почти не врала — моим спасением стала квартира номер тринадцать.

Сейчас она пуста. За стенкой пикает радио — до полуночи остался час. Че так и не пришел. Даже не позвонил, хотя я так его ждала! С чего я вообще взяла, что у него ко мне есть какие-то чувства? Похоже, что принц, побывав здесь, встречаться со мной все-таки передумал. Слезаю с подоконника, обреченно заползаю под холодное сырое одеяло, зарываюсь носом в подушку — она пахнет парфюмом Че — и всхлипываю.

От невыносимого одиночества, паники, навалившихся разом липких страхов зубы непроизвольно выбивают дробь. И я плачу бессильными слезами так, что не могу дышать.

Чудно устроен человеческий разум: от нестерпимой боли он прячется, отключается, заменяет травмирующую реальность радостным помешательством, обмороком или сном. В одно из этих состояний впал и мой.

Я лежу с закрытыми глазами и слышу брата, который читает мне альтернативную историю Золушки, чье платье превратилось в тряпье прямо посреди бала. Гости в ужасе разбежались, принц слинял. Брат переворачивает страницу волшебной книги с картинками и, улыбнувшись, исчезает. Сумасшедший сон прерывается стуком в дверь.

На полу у дивана оживает и загорается голубой подсветкой телефон, оповещая о входящем вызове. «Артем» — с трудом фокусируюсь на черных буквах на экране. Следующих секунд я не помню — сбрасываю одеяло, вскакиваю и, сшибая худыми плечами углы, несусь в коридор. Борюсь с заевшим замком, распахиваю дверь, вижу на пороге того, кого уже отчаялась увидеть, и он кажется мне продолжением сна.

— Извини меня. Пришлось конкретно задержаться дома… А потом топать пешком через весь город! — Промокший до нитки Че мнется в проеме и вертит в руках телефон. — А этот зараза намок и никак не хотел включаться.

— Проходи! — Очнувшись, я хватаю его за мокрый рукав и втаскиваю в квартиру. — Снимай быстрее этот ужас, я пока чайник поставлю!

* * *

Шум дождя уже не кажется зловещим, а тесная кухня — убогой: она наполнилась теплом, уютом и запахом чая с жасмином, который мы купили в гипермаркете. Че, растрепанный и загадочный, сидит напротив, грызет фисташки и устало улыбается — с его волос все еще стекают прозрачные капли дождя. Протягиваю руку, загребаю орешки, перевожу дух, изводясь от стыда — как я могла сомневаться в нем после всего, что он для меня сделал?

— Я думала, ты не придешь, — призналась я.

— Я бы в любом случае пришел, раз пообещал, — заверил Че и после секундной паузы нахмурился. — Или ты не об этом? Солнце, что с глазами?

До боли в пальцах сжимаю крепкую скорлупку, ломаю ее, увлеченно наблюдая за процессом. Орех развалился на части и упал на пол.

— Все нормально! — бодро отзываюсь я. Не говорить же этому мальчику, что осталась без средств к существованию и превратилась в жалкую беспризорницу, которую со дня на день упекут в приют. Однако Че ждет ответа, и от проявленного им искреннего участия мои страхи вырываются наружу потоком слов и плачем: — Че, я ревела полночи, — голос дрожит. — Я думала, что ты не вернешься. Вообще никогда. Что ты передумал. И бросил меня! Как и все остальные! — Че пораженно молчит, а я захлебываюсь слезами: — Я так и жду момента, когда ты… и ты тоже… — Выцветшие наклейки на дверке холодильника подергиваются пеленой, размываются и уплывают.