Но обстоятельства его переиграли. Поспешив в больницу к Марии Ильиничне, Виктор просто завез Полину в офис, совершенно не подумав о том, что предоставляет ей полную свободу действий. Он был слишком отвлечен для этого.

Конечно, она понимала, насколько опасно ее «путешествие»: если Виктор задержится надолго в больнице и не сможет вовремя вернуть ее, неизвестно, чем все может закончиться. Но другой возможности может и не представиться. Сейчас, когда он в таком настроении, договориться с Виктором не получится. Браслет он ей добровольно не даст. А так все могло бы быть гораздо проще: он просто бы сидел рядом и контролировал ее состояние, как только понял бы, что пора возвращаться, взял бы из ее руки браслет и все.

Он сам виноват, сам обрек ее на такой рискованный поступок, ощущая себя непослушным ребенком, которому строго-настрого запретили родители трогать спички, подумала Полина, открывая сейф.

Федя на меня смертельно обиделся. Я так была обескуражена сообщением Кирюхина, что даже не смогла придумать нормального объяснения, почему изменились вдруг наши общие планы. Просто попросила довезти меня до дома, попрощалась и вышла из машины. Оскорбленно мигнув фарами, Федор уехал. А я не стала даже подниматься к себе, чтобы не тратить зря время. Встреча была назначена в фойе ночного кинотеатра «Орион», довольно далеко от моего дома. Сеанс начинался в одиннадцать, а было уже без двадцати.

Меня удивило, почему Борис Сергеевич назначил встречу в таком многолюдном месте. Не в его интересах сейчас светиться. Ведь если Кирюхин жив, значит, он подстроил эту аварию и кто-то погиб вместо него. Завтра же с самого утра узнаю все подробности у Саши из пресс-службы: обезображен ли труп предполагаемого Кирюхина, делалась ли экспертиза? С чего вообще они решили, что погиб именно он?

На встречу я опоздала, дорога заняла даже больше времени, чем мне представлялось. К «Ориону» подъехала уже в начале двенадцатого. Хорошо еще, что с билетами не возникло проблемы. Сеанс уже начался, в фойе бизнесмена не было. Я прошла в зал.

Глаза долго привыкали к темноте, несколько минут я была как слепая. Но даже когда обрела способность видеть, не смогла понять, здесь ли Кирюхин — зрители оживленными призраками заполняли зал, лиц рассмотреть было невозможно. Я отыскала свободное место с краю и села.

Фильм этот я уже смотрела, причем дважды — первый раз с Федором, второй — с мамой. Он мне не очень понравился: легковесная комедия, внезапно превращающаяся в тяжелую драму. Главные герои — влюбленная пара — то и дело попадают в нелепые ситуации, не переставая шутят, ни слова не могут сказать друг другу серьезно, а под конец девушка погибает. Смотреть в третий раз этот фильм у меня не было никакого желания, но делать нечего: придется ждать конца сеанса, когда включат свет, найти бизнесмена в такой темноте просто нереально. Посетовав, что трачу зря время, уставилась на экран.

Комедия была в полном разгаре. Простофиля полицейский принимает девушку — невиннейшее создание — за известную мошенницу, но недоразумение тут же разъясняется. Главный герой остроумно рассказывает всей честной компании о том, как однажды разыграл двух своих приятелей. Это действительно смешно. Помню, когда мы ходили в кино с Федей, он просто покатывался со смеху в этом месте, а потом еще долго цитировал наиболее забавные фразы. Настроение у меня улучшается, я уже не жалею о потраченном впустую времени и на экран смотрю с интересом.

За моей спиной раздался громкий, какой-то оглушительный хохот. В голове одновременно возникли две мысли: я подумала, что напрасно стеснялась Федора, когда он вот так же громко смеялся в кинотеатре, и мне почему-то представилось, что это Кирюхин. Смех моего соседа сзади, словно по эстафете, передался всему залу, да и сама я, заразившись всеобщим весельем, еле-еле сдерживала рвущийся наружу хохот. Сердясь на себя и на этих глупых зрителей, обернулась. Мужчина за моей спиной оказался совсем не Кирюхиным. Ничего похожего! Молодой, огромного роста — гора мышц и полное отсутствие интеллекта. Я сердито уставилась на него, показывая всем своим видом, что поведение его просто возмутительно, но мужчина не обратил на меня никакого внимания, продолжал заливаться идиотским смехом. Но вдруг смех оборвался, и вовсе не из-за моего взгляда. И не из-за сюжета — герой на экране как раз подошел к самому смешному месту. По лицу мужчины пробежала тень, черты исказились в гримасу плача, и он, так же громко и неудержимо, как до этого смеялся, внезапно разрыдался. И опять, словно по эстафете, следом за ним начал всхлипывать весь зал. Не понимая, в чем дело, я повернулась к экрану — может, что-то забыла, может, перепутала действие и трагедия уже началась?

Красавчик-герой с забавными ужимками продолжал свой смешной рассказ, девушка, его возлюбленная, вставляла остроумные реплики. Нет, ничего я не перепутала. Но…

— О господи! Как же это ужасно! — всхлипывая, проговорила женщина, сидящая рядом со мной. — Я так и знала, что этим все кончится, так и знала!

— Пустите меня к нему, пустите! — страшным голосом закричала другая женщина, вскочила, мужчина, сидящий рядом, очевидно, ее муж, стал удерживать ее, уговаривать не ходить, не смотреть, сам сотрясаясь от слез.

Почему она кричит? Почему он ее не пускает? Почему они все плачут? Какое им дело? Это не их горе! Пусть немедленно перестанут! И почему все это происходит на экране? Почему показывают в кино самый страшный эпизод моей жизни? Этот человек на экране… этот человек за столиком в кафе… нет, в больничной палате не имеет к ним никакого отношения. Это мой отец, и он скоро умрет. Четвертая стадия, сказал врач, ядовитым своим языком разбивая в прах все наши надежды. В бледно-голубой рубашке папа сидел на кушетке в ожидании приговора, который должна была произнести мама. Из лжегуманизма диагноз сообщали родственникам, и уж они становились посланцами смерти или фальшивой надежды, в которую все равно больной поверить не мог. Мы ничего не сказали, не смогли. Отец все понял и так и… Не мы его поддерживали все это время, не мы его утешали. Он нас. Шутил, рассказывал забавные случаи, этот красавчик-герой, своей возлюбленной, моей маме, своему будущему ребенку — вполне взрослой дочери — мне. Мы смеялись, изо всех сил смеялись, представляя, что Машка… что никогда, никогда они не пойдут вместе на каток, в зоопарк, слово «дедушка» вообще не войдет в ее лексикон — к тому моменту, когда она заговорит, никакого дедушки у нее уже не будет. И смех невыносимо болезненным комом застревал в груди.

Я всхлипнула и испуганно, по старой привычке, зажала ладонью рот, всматриваясь в любимые черты на экране. Эта светло-голубая рубашка так идет к его загорелому лицу, как хорошо, что мы решили совершить напоследок это путешествие. Поездка на юг может повредить, сказал злодей-доктор, но если он хочет… положительные эмоции, а впрочем… На юг мы поехали. Папа умер не в больничной палате, а вон за тем столиком, и не от рака, мучительно, медленно, а от сердечного приступа. Такого поворота доктор не ожидал, такого поворота и мы совсем не ожидали. И этот красавчик-герой на экране, этот чужой человек никак не ожидал, что события примут вдруг такой смешной поворот. Его девушка… Нехорошо, конечно, так говорить, но… его девушка… мои губы неудержимо расползаются в улыбку… его девушка на его глазах сорвалась в пропасть, и это самое лучшее, что с ней могло произойти. Смех рвется из меня. Счастливый безудержный смех. Мы все обманули судьбу, мы все избежали… всех возможных несчастий, подстерегающих человека на пути жизни. Я больше не могу сдерживаться, выпускаю свой смех на свободу, включаясь в общий, такой стройный хор коллективного хохота. Мы смеемся, смеемся жизнеутверждающим смехом.