* * *

Пока солдаты спали в полуразрушенной деревне, несчастный Мясник бродил по ее пустынным улицам. Хотя он устал так же, как и все остальные во второй роте, острое беспокойство не давало ему возможности спать, заставляя бесцельно блуждать по развалинам. Сознание обершарфюрера было полно страха после того, как фон Доденбург сказал ему о том, что им предстоит форсировать канал Альберта. Операция должна была начаться уже через несколько часов.

Он бездумно пинал бельгийский шлем, валявшийся перед ним, делая по глотку коньяка после каждых пяти пинков. Он никогда не представлял себе, что война будет такой, несмотря на то, что провел последние десять лет жизни в подготовке к бою. Сейчас, когда эта война началась, рабочий день не заканчивался в семнадцать ноль-ноль, люди не были чистенькими, как в казармах, всегда готовыми выполнить любой приказ и образцово-покорными — нет, они были грязными, рассерженными и непочтительными. Но самое большое недовольство вызывало у него отношение к нему офицеров, особенно фон Доденбурга. Там, в казармах дивизии «Адольф Гитлер», он всегда знал, что без него ничего не будет функционировать должным образом; офицеры не очень полагались на него, надеясь, что солдаты — эти ленивые, грязные ублюдки — сделают все, что им будет приказано: встанут вовремя, умоются, пойдут на перекличку, вычистят винтовки и вымоют задницы в положенное время; короче говоря, будут солдатами, а не грязными говнюками. Но здесь, на фронте, все было по-другому.

Внезапно он не только оказался лишним, его даже заподозрили в трусости; его, человека, который, как известно, в лучшие времена был гордостью всей роты; его, замечавшего неначищенную пряжку ремня на расстоянии пятидесяти метров; его, которого в 1936 году похвалили за умение пройти парадным маршем перед самим рейхсфюрером Генрихом Гиммлером! И такой зеленый юнец, как оберштурмфюрер Дерьмо фон Доденбург, посмел обвинить его в трусости!

Как будто у него и так было мало неприятностей! Слезы жалости к самому себе наполнили его глаза, когда он вспомнил о том, что сказала ему Лора, когда тот поставил ей синяк под глазом и выбил несколько зубов — ночью, после посещения того дерьмового доктора-венеролога. Он, оказывается, просто никогда не был в состоянии удовлетворить ее за все десять лет их совместной жизни! Метцгер снова хлебнул коньяка.

Любая женщина, которая так думает, должна быть шлюхой самого низкого пошиба. Разве приличная женщина может интересоваться подобными вещами? Оргазм — вот как она назвала эту хрень. В свои лучшие дни, до того как он женился на Лоре и вытащил ее из кафе, где она работала ничтожной официанткой, чтобы поднять ее до уровня собственного статуса, он одновременно делал счастливыми сразу четырех женщин. Причем среди них была одна баба в интересном положении, которая, забеременев, хотела трахаться все время, и одна жена врача — а все знают, каковы в постели жены докторов благодаря извращенному обучению, которое они проходят у своих мужей!

Обершарфюрер Метцгер еще раз пнул шлем, чуть было не промахнувшись, пьяно закачался и едва не упал. А теперь он ужасно болен, и никому до этого нет дела. Что себе думает этот оберштурмфюрер Дерьмо фон Доденбург? Может ли он по-настоящему участвовать в боевых действиях с перевязанным членом, который адски болит каждый раз, когда ему приспичит помочиться? Да ни за что!

Обершарфюрер пьяно усмехнулся своему отражению в витрине магазина и беззвучно изобразил одно слово: «Нет». Затем он, нахмурившись, воинственно уставился на стекло. Нет, гауптштурмфюрер Гейер был совсем другим. Он не был одним из этих скороспелых говнюков, которые начали быстро подниматься сразу с началом войны. Он был старым солдатом, жестким и упорным, знавшим и помнившим старые добрые времена. В те дни, если новобранцу приказывали пойти и нагадить в свой шлем, он шел бы и гадил — путь даже для этого ему пришлось бы сожрать целую пачку слабительного. Маленькие красные глазки Метцгера наполнились слезами, когда он вспоминал о старых добрых днях.

— Это были хорошие времена, поверь мне, — сурово сказал он своему изображению в окне, отчаянно шатаясь. — Солдаты были солдатами, а не дерьмовыми зелеными юнцами…

Внезапно он резко замолчал. Рядом с ним стоял еще один человек, уставившись в стекло, с безумной улыбкой на лице. Метцгер резко повернулся, наставив автомат на незнакомца. Его палец замер на спусковом крючке, он был готов застрелить непрошеного гостя на месте. Но в следующее мгновение обершарфюрер разглядел, что это была девушка в огромных деревянных сабо, заляпанных навозом, на босу ногу, в грязном крестьянском платье в цветочек на голое тело; заплетенные в неряшливые косы светлые волосы нелепо болтались по обеим сторонам ее лица. Это была какая-то местная деревенская дурочка. Но пьяный взгляд Мясника был сосредоточен на ее огромных грудях, которые угрожали порвать тесное платье всякий раз, когда она делала вдох.

— Ни фига себе! — протянул он с восхищенным вздохом, — вот это боеголовки!

Слабоумная девушка глупо усмехалась, демонстрируя отсутствие передних зубов. Она подняла платье, приглашающим жестом обнажив толстые ноги, и выпятила пухлый живот. Ее рот приоткрылся от похоти.

Пьяный обершарфюрер немедленно почувствовал желание ответить на призыв этой непосредственной идиотки. Девушка сразу же увидела согласие в его затуманенных, красных глазах.

— Ik heet Anna. Ik ben niet getrouwd[38], — медленно произнесла она. Ей явно было трудно произносить самые простые слова. Мясник не понимал, что она говорит, но безошибочно опознал ее жест.

— Где?

Она поманила его грязным пальцем:

— Пошли.

Пошатываясь, он потащился вслед за ней по развалинам. Свернув в небольшой переулок, вымощенный булыжником, она открыла дверь грязного белого домика. Там было темно, воняло животными и кислым молоком. В одном углу стояла древняя прогнувшаяся железная кровать, под которой виднелся белый ночной горшок. Он был до краев полон. Мясник торопливо отвел взгляд.

С коротким восторженным вскриком слабоумная девушка бросилась на кровать. Та протестующе заскрипела. Она глупо усмехнулась, и ее безумные глаза заблестели от желания.

— Здесь никого нет. Ни животных, ни людей, — сказала она, махнув рукой и показывая, что все убежали. — Иди сюда!

Мясник не стал тянуть. Он пнул пяткой дверь, чтобы та закрылась. Сумасшедшая девчонка на древней кровати широко раздвинула ноги, и он увидел, что она совершенно голая. В следующую секунду она взметнула расставленные ноги вверх, приоткрывая вход в свое темное лоно. Мясник судорожно всхлипнул. Он заколебался. Если он сделает это, то девчонка подхватит заразу. Та застонала, положив руку между ногами и двигая бедрами совершенно недвусмысленным образом.

Мясник больше не колебался. Какое ему дело до этой идиотки? Кроме того, весь мир и так против него. С чего бы ему заботиться о других? Трясущимися пальцами он расстегнул штаны. Девчонка завизжала в ожидании. Он пьяно упал на нее. Их губы сомкнулись. На мгновение ему стало противно от запаха ее немытого тела. Но когда ее язык проник глубоко ему в рот и она начала жадно сосать его слюну, он враз забыл про войну, про свои проблемы и про все на свете. Его огромные руки начали шарить по ее телу, словно он был слепцом, пока не нащупали и не схватили ее огромные груди.