это происходило 2400 лет назад, но все же не увлекайся рабством, Аристотель!) Независимо от того, о какой философской школе мы говорим, нам очевидно, что храбро броситься в горящее здание и пытаться спасти всех не нужно с точки зрения этики, особенно если шансы выжить (как для вас, так и для людей внутри) невозможно рассчитать[172]. Мы не стали бы универсализировать максиму, гласящую: «Мы всегда должны рисковать своей жизнью, чтобы спасти других», поскольку это заставило бы людей постоянно вмешиваться в ситуации, в которых они вряд ли выживут. Также трудно утверждать, что мы «преумножаем пользу», делая очень рискованную ставку на свой успех, при том что у нас не хватает квалификации для оценки опасности пожара и мы не ориентируемся в ситуации настолько, чтобы спасти других. И точно так же, как в случае с чрезмерно храбрым солдатом Аристотеля, вышедшим навстречу целой армии, поступок безрассудно ворвавшегося в горящее здание, безусловно, можно назвать чрезмерно смелым, почти опрометчивым. Как и все остальное, это расчет: храбрый — хорошо, глупый — нет.

В общем, есть предел тому, что от нас требуется: этическое совершенство невозможно, неразумно считать стремление к нему разумной целью. Но что, если мы ворвались в горящее здание и спасли людей? Мы либо сформулировали универсальную максиму в рекордно короткие сроки и последовали ей, либо так высоко ценим концепцию максимального счастья, что решили рискнуть своей безопасностью, либо почувствовали, что спасение людей не было проявлением чрезмерной отваги… и мы, черт возьми, сделали это! Нас хлопают по спине, восхищаются нашей храбростью (и, возможно, скоростью, с которой мы сформировали универсальную максиму, а затем последовали ей). Кто-то фотографирует, как мы выходим из горящего здания, и мы выглядим суперкрутыми: современные супергерои, рискующие жизнью и конечностями, чтобы спасти других. Мы рассматриваем фотографию, от вида которой ощущаем прилив эндорфинов, потому что совершили героический поступок, и тут мы слышим глас аккаунта в соцсети…

«Давай, запости фотку… Ты же такой крутой… Запости ее…»

Глава 6. Я поступил бескорыстно. И что мне с того?!

Несколько лет назад я поймал себя в крайне неловкой ситуации, которая то и дело повторялась. Рядом с моим домом есть Starbucks, и каждый раз, когда я туда заходил, брал одно и то же: средний кофе. Он стоил 1,73 доллара, я платил наличными, а когда мне давали сдачу, я бросал ее в стаканчик для чаевых у кассы. Вот только… Я не просто бросал туда мелочь. Дав мне сдачу, бариста поворачивался ко мне спиной, чтобы приготовить кофе, и я ждал, пока он повернется обратно, прежде чем давал ему щедрые чаевые — аж двадцать семь центов.

Когда я вдруг осознал, что я так делаю (возможно, после того как сделал это в сотый раз), в моей голове тут же возникло много вопросов. Почему я хочу, чтобы человек видел, как я совершаю малюсенькое доброе дело? Неужели я стремился получить признание своей нравственности за то, что дал парню двадцать семь центов на чай? Или боялся, что если он не увидит, как я это делаю, то подумает, что я не оставляю чаевых? Что это означало, если рассматривать чаевые в (другой, но связанной) сфере как благотворительность: не выше ли ценность анонимных пожертвований с этической точки зрения? Если да, разве это не бесит? Если не позволить написать свое имя в списке доноров, то никто не узнает, какой ты хороший человек!

Какова бы ни была причина, мне стало ясно одно: я вел себя ущербно. Двадцать семь центов на чай — уже невразумительная сумма, но давать ее только тогда, когда я знаю, что меня заметят, — просто жалкий цирк. (Единственное, что пошло на пользу в данной ситуации: размышления привели меня к созданию сериала «В лучшем месте».) Это заставило меня (снова) задуматься, какого черта и почему я так поступал. Я порылся вокруг да около, чтобы понять, почему я вел себя так отстойно, и наткнулся на концепцию моральной награды[173].

Неутолимая жажда награды

В философии часто говорят о «награде», когда речь идет о том, что человеку необходимо дать, а иногда — на что он имеет право, в зависимости от поведения в различных ситуациях. О моральной награде говорят, когда человек совершил доброе дело и должен быть вознагражден за него, и иногда это буквально «большой блестящий кубок!». Но бывает, что в «награду» мы получаем невнятное ощущение, духовно обогащающее нас созданным нами же космическим позитивом. Много пишут о нравственности людей, получающих то, что они заслуживают, и о долге давать людям то, чего они заслуживают (или хотя бы намекнуть им на то, чего они заслуживают). Часто это действительно сложная, заковыристая задача. И тут на помощь приходит математика с диаграммами, графиками и логическими матрицами, но мы просто пропустим все это и поговорим о главном: заслуживаем ли мы «награды», когда ведем себя по принципам добродетели? Когда я дал чаевые бариста, какая-то часть меня почувствовала, что я заслужил благодарность как награду за щедрость, которую он продемонстрирует, когда увидит, как я кладу деньги в стаканчик. И тем самым я наизнанку выворачивал саму идею чаевых, ведь целью акции была награда для меня, а не для парня, который ее заработал. И если сказать это так… В смысле, это не может быть верно. Так ведь?

Я воспрянул духом, узнав, насколько распространено это чувство. Веками люди обсуждали желание признания собственно доброты, и когда я провел неофициальный опрос среди друзей и коллег, многие признали за собой одну и ту же слабость: когда мы делаем что-то хорошее, мы хотим, чтобы нас похвалили. Нам нужен маленький кубок. Мы желаем, чтобы нас считали хорошими, видели, что мы хорошие. Это одновременно понятно и ужасно стыдно (очень многое в философии связано с изучением неловких человеческих поступков и склонностей. Да, мы странные существа). Почему мы так жаждем признания добрых дел, даже если они ничтожны?

Есть несколько способов рассмотреть эту проблему, и они охватывают область, выходящую за рамки того, что мы традиционно считаем «этикой», по крайней мере в понятиях западной философии. Когда я поймал себя на том, что совершаю глупый и даже жалкий поступок: жажду моральной награды стоимостью 27 центов, — я задал себе вопрос, о котором мы говорили во