– Сливки? – спросил Эртан и, не дождавшись ответа, поставил на стол маленький расписной кувшинчик.

У Кати болезненно сдавило горло. Господи, ведь она никогда… Ведь ее никогда… так… За что? Почему? Ее – старую, страшную, никому не нужную, пьющую, скучную, всеми преданную… Почему он, этот прекрасный мужчина, этот красавец с лицом и телом греческого бога, этот великолепный актер, за которым гонялись по улицам восторженные поклонницы… Почему он так о ней заботился? Привез к себе в дом, дал выспаться, не позволяя никому ее тревожить, а теперь встречал роскошным завтраком, который сам приготовил? Чем она заслужила такое? Ведь, кажется, вчера стало очевидно, что как женщина она интересовать Эртана не могла. Однако же… Однако же вел он себя как влюбленный мужчина…

– Спасибо… – прошептала Катя еле слышно, сердясь на внезапно изменивший ей голос. И, кашлянув, спросила:

– Где ты научился готовить?

– Это от мамы, – открыто и ярко улыбнулся Эртан. – Хорошо спала? – А затем вложил Кате в руку тяжелую вилку, украшенную замысловатым узором. – Давай же, ешь скорее. А то остынет.

За завтраком и после, когда они вышли из дома в нежащийся в лучах утреннего солнца сад, Эртан рассказывал Кате историю этого места.

– Я, можно сказать, вырос здесь, – говорил он. – Вон на том дверном косяке, видишь, остались еще отметины – это отец измерял мой рост. Я нарочно попросил не трогать эти метки во время ремонта. Вон в том чулане мы любили прятаться с моей сестрой Небахат и рассказывать друг другу страшные истории. Отец в основном жил в Стамбуле или уезжал по делам куда-то за границу. Сюда же наведывался только по выходным, это было мамино царство, и мы росли здесь абсолютно счастливыми, любимыми, укрытыми от всех невзгод ее заботой. Может быть, именно поэтому после маминой смерти отец окончательно отказался от этого дома. Сестры мои давно уже тут не жили – они все теперь замужем, у всех свои семьи, свои гнезда. А с тех пор, как мамы не стало… дом опустел, стал никому не нужен, – Эртан вздохнул и прикусил губы. А затем продолжил: – И тогда я решил заняться им. Нанял архитектора, сам сидел с ним над проектом, пытаясь создать что-то такое, что жило у меня в голове, и в то же время не разрушить атмосферу моего детства. Затем сам следил за перестройкой, ремонтом… И вот теперь – это мое логово, холостяцкая берлога, – добавил он и почему-то невесело, болезненно усмехнулся.

Катя оглядывалась по сторонам, любуясь небольшим, но удивительно гармоничным белым зданием, всем своим силуэтом словно стремящимся к солнцу, к свету; зданием, открытым, распахнутым навстречу гостям этого места. Проводила ладонью по грубым корявым стволам вековых платанов, сосен. Зажмурив глаза, глубоко вдыхала аромат цветущих апельсиновых деревьев. Подставляла лицо солнечным лучам. Каким же Эртан должен был быть счастливым, раз ему выпало расти здесь. Как ему повезло родиться в такой дружной, любящей и понимающей семье.

– Ты вечером обещал показать мне пристань, – напомнила она.

И Эртан с готовностью закивал:

– Конечно, идем!

Он протянул ей руку, помогая спуститься вниз по закрепленной на крутом каменистом берегу деревянной лестнице, и на ходу продолжил рассказывать:

– У отца был небольшой катер, и в те редкие дни, когда он не был занят работой, он иногда брал нас, детей, на рыбалку. Как же мы ждали этих вылазок, как же спорили за то, чья в этот раз очередь ехать с ним. Я до сих пор помню, как сверкает на солнце жесткая чешуя, когда ты снимаешь с крючка пойманную рыбу и швыряешь ее в подготовленное ведро с водой. Помню, как серебрились в солнечных лучах взмокшие от пота седые пряди у отца на висках, как он ловким точным движением закидывал удочку и, улыбаясь, оборачивался ко мне: «Что, сынок, вернемся сегодня к матери с королевским уловом?»

Добравшись до нижней ступеньки, Катя вдруг замерла, чувствуя, как сжимается в груди внезапно захолонувшее от страха сердце. Это… Это было невозможно, немыслимо, такого просто не могло быть… Она увидела впереди, прямо перед собой, примостившуюся на могучем каменном уступе беседку, украшенную легкой кружевной резьбой и увенчанную пологой крышей. В беседке стояла пара шезлонгов и маленький круглый столик между ними. А слева у воды располагалась крошечная пристань – по сути всего лишь дощатый настил на уходивших в морскую воду высоких металлических опорах. У дальнего ее конца подпрыгивал на легких мелких волнах небольшой белый катер.

– Что с тобой? – обернувшийся Эртан с удивлением посмотрел на застывшую Катю, расширенными глазами разглядывавшую открывшийся ей вид.

– Ничего, – медленно помотала головой она.

Как можно было объяснить хозяину дома, что все это она однажды уже видела? Видела во сне, в ту ночь после карнавала у Мустафы. И после проснулась в слезах от раздиравшей душу боли. Потому что точно знала, что ничего такого в ее жизни никогда не будет – ни маленькой уютной пристани, ни веселого и надежного мужчины, шагающего по ней к пришвартованному катеру, ни маленького мальчика, в нетерпении топающего по доскам босыми ногами.

Что это было? Пророчество? Предсказание? Или, может быть, не зря ей казалось, что они с Эртаном были знакомы уже давным-давно, словно были некогда разлученными половинками одной души? Может быть, их встреча была предначертана где-то там, в высших сферах? Потому Катя и увидела тогда во сне это место – такое важное в жизни Эртана? Но мальчик… Откуда взялся мальчик?..

– Идем, – снова позвал Эртан, – спустимся к воде.

Он снова подал Кате руку, и они вместе спрыгнули на идущую вдоль воды узкую полоску пляжа. Эртан скинул мокасины, закатал брюки и, пока Катя разувалась, уже зашел в воду по щиколотки.

– Вода уже нагрелась, – крикнул он Кате, обернувшись. – После обеда можно будет искупаться. Я дам тебе свою футболку, если не в чем…

Катя скинула сандалии, подошла ближе, а Эртан вдруг забежал в воду почти по колени, обернулся и, наклонившись, плеснул в Катю водой. Соленые брызги ударили в лицо, запутались в волосах, Катя охнула от неожиданности и расхохоталась – легко, бесшабашно, снова чувствуя, как ее волной захлестывает чистым незамутненным восторгом, беспримесной радостью, острым ощущением того, что она жива, молода, свободна и все еще впереди. Так уже было, когда они с Эртаном неслись на мотоцикле по ночному Стамбулу. Так было сегодня, когда она проснулась в залитой солнцем белой комнате.

– Ах, ты так? – вскрикнула Катя и сама побежала в море.

Вода обожгла холодом обнаженные щиколотки, промочила подол длинной юбки, тут же прилипший к ногам. Но Катя, не обращая внимания, зачерпнула воды и плеснула ею в Эртана, подняв веер хрустальных рассыпающихся солнечными каплями брызг. Тот рассмеялся, сверкнув на солнце белыми зубами, увернулся и, сложив ладонь «лодочкой», пустил в Катю новую волну морской воды.

– Ну, держись! – закричала Катя и сама удивилась тому, каким счастливым, юным и беспечным кажется ее собственный голос.

Так они носились на мелководье, брызгали друг в друга водой, вздымали босыми ногами и руками мириады сверкающих на солнце брызг, хохотали – охрипшие от крика, задыхающиеся и бесконечно, безгранично счастливые. И в какой-то миг Катя, остановившись на секунду, вдруг увидела собственное отражение, дробившееся и покачивавшееся в пронизанной золотыми искрами морской воде. И изумилась увиденному. С воды на нее смотрела молодая, беспечная, полная жизни женщина. Глаза ее блестели и искрились, губы сами собой растягивались в широкую радостную улыбку, отросшие волосы вздымались на ветру, непослушными прядями облепляя голову. Эта женщина, глядевшая на нее из морских волн, улыбавшаяся легко и дразняще, ничем не походила на ту измученную, иссохшую, отчаявшуюся старуху, которую она всего чуть больше месяца назад видела в зеркале в комнате отеля «Хилтон Босфорус». И, разглядывая собственное отражение, Катя очень отчетливо понимала, что пробудил ее к жизни, эту смеющуюся молодую ведьму с горящими глазами, именно он – Эртан.