Незащищенность выразилась в потере последнего оплота – киевской квартиры со старой кроватью, которая явилась свидетелем всех моих страданий, и куда я могла заползти, отлежаться и зализать раны. Больше не осталось ничего… Всё, казалось, было против меня – даже люди, вещи и понятия, которые по своей природе должны были укрывать и защищать – дом и страна, виза и муж, закон и адвокаты. К тому же всё вокруг было чужим – культура, язык, люди и даже этот человек, обещавший мне новую жизнь. Теперь всё повернулось вспять, и было направлено против меня.

Моим первым порывом было убежать, спрятаться и переждать. Но я тут же вспомнила, что уже там была, и это показалось равносильно погребению живьем. Я начинала новую жизнь с новой страницы, и меньше всего мне хотелось быть погребённой.

Но, согласно условиям моего испытания, прятаться было негде… И опять, как много лет назад, я ощутила, как камни под ногами катятся вниз, и я теряю равновесие. Но на этот раз я почувствовала страшное, необузданное чувство гнева, переходящее в неистовый вопль. Так могут выть только дикие животные, загнанные в угол или попавшие в капкан, готовые в отчаянии отгрызть себе лапу – только бы вырваться на свободу! Потому что они знают, что уже никогда не смогут жить в неволе. Этот самый гнев и не позволил мне упасть в пропасть отчаяния – впервые в жизни я наотрез отказывалась падать, быть раздавленной, и оплакивать свою бедную участь. Я поклялась, что больше никто и никогда не сможет меня ограбить и похоронить мои только что найденные надежды и мечты! Поэтому каждый день я настойчиво повторяла: «Поражение – смерти подобно”, и это стало моей новой мантрой.

Через два месяца мы с Витей не выдержали и приняли решение покинуть дом, потому что в нём не было для нас ни единой минуты покоя – даже жизнь в коробке на улице казалась более привлекательной. Когда я сообщила Джефу о дне нашего выселения, он взял два выходных – в случае, если мы попытаемся прихватить его добро. Он хотел этим показать, что таким людям, как мы, доверять совершенно нельзя, и это было еще одно оружие, предназначенное унизить мое женское достоинство.

Но даже когда я молча собрала последние вещи, он и тогда не смог отпустить контроль надо мной, и поэтому заявил: «Ты должна вернуться на Украину – у тебя скоро закончится виза. К тому же ты здесь не выживешь. Но если ты уедешь до 10 июля, я дам тебе деньги на новую квартиру в Киеве». «А что если я не уеду до 10 июля?», – спросила я, резко повернувшись к нему, и наблюдая, как эта игра доставляет ему истинное удовольствие. Он пожал плечами и ответил с издевательской улыбкой: «Тогда не получишь ничего!». Собрав последние остатки мужества, я тихо произнесла: «Мне ничего не нужно от тебя – мне даже противна мысль о твоих деньгах. Если я выжила на Украине, то я выживу и здесь». Затем я приблизилась к нему и с такой же издевательской улыбкой добавила: «И я обещаю тебе – моя жизнь будет намного лучше твоей!»

Мы вынесли вещи на улицу– там уже нас ожидало такси, и захлопнувшаяся дверь за спиной заставила меня вздрогнуть. В последний раз я оглянулась на оплот моих надежд и мечтаний, затем мысленно попрощалась с домом и сделала первый самостоятельный шаг в новом, незнакомом для меня мире. Я мало что знала об этом мире, у меня не было в нём ни друзей, ни знакомых, ни даже приличного знания языка – у меня в нём не было ничего. Ничего, кроме обещания, что моя жизнь будет каким-то чудотворным образом лучше… В 43 года, в чужой стране я начинала жизнь с самого начала.

Какое-то время мы с Витей скитались по комнатам, работали на самых низких работах и поддерживали друг друга, как могли. Я отказывалась играть в игры Джефа, не потребовав ни пенса, и даже отказавшись идти в суд на бракоразводный процесс. Я просто не могла больше заставлять себя воевать – я представила, как приду в зал заседаний, и как мой муж, подобно прокурору, будет обвинять и порочить меня, и это было выше моих сил. Я уже когда-то там была – годами я позволяла папе и бабушке быть моими судьями, прокурорами и палачами. И хотя теперь их суд надо мной материализовался в новую реальность, я отказывалась участвовать в этой реальности. Поэтому развод прошел автоматически, без нашего участия. Когда ты хочешь вырваться из золотой клетки, ты не борешься за несколько золотых прутьев…

Но, с другой стороны, когда ты загнан в угол, ранен и истекаешь кровью, то выйти из этого положения грациозно, с поднятой головой, довольно сложная задача. Я должна признать, что попыталась выйти из этого угла настолько грациозно, насколько может себе позволить отверженная мужем жена. На прощание я всё же хлопнула дверью, осуществив свой маленький коварный план мести. Это был изящный, чисто женский план, который мог родиться только в голове женщины, которую предали и выбросили на улицу.

Сначала я хотела исчезнуть из его жизни навсегда, и для этого выдвинула только одно условие – помочь нам получить вид на жительство. К моему удивлению, он согласился, но я уже знала, что это очередная ловушка. Через пару недель я получила письмо от его адвоката, в котором тот сообщал, что «его клиент» не готов обманывать власти, нарушать закон и садиться в тюрьму. Это решение лишало нас с сыном всякого статуса и переводило в разряд нелегальных иммигрантов. Я не смогла ему простить еще один удар под ложечку – он всё-таки меня спровоцировал и теперь должен об этом пожалеть! Раз он перевел меня в разряд нелегальной иммигрантки, то я не могу исчезнуть просто так и раствориться в воздухе. Я вспомнила, как полгода назад он сам просил меня научить, что ему делать, и теперь я была более, чем готова, преподнести ему этот урок. Каждый из нас играл в свою глупую игру, хотя силы были далеко не равными. На его стороне были страна, адвокаты и иммиграционный отдел, дом и деньги, на моей – только ум и женское обаяние. И я использовала их в полной мере – больше мне рассчитывать было не на что.

Мой гнев распространялся не только на мужа, но и на самого Бога, и поэтому я демонстративно перестала молиться. Моей веры хватило ненадолго, и теперь я была точно уверена, что Бог никогда не был и никогда не будет на моей стороне. Логика была следующая – если бы Бог действительно меня любил, он бы никогда не послал мне такие испытания и не завёл бы меня в эту западню. Он просто не мог быть моим союзником, и впервые в жизни я сознательно от Него отреклась. Мне было неведомо, что это был мой самый главный жизненный урок, своеобразный звонок к пробуждению, но вместо того, чтобы сосредоточиться на своих уроках, я сосредоточилась на уроках Джефа. Вместо того, чтобы спросить себя: «Как я вообще попала в эту ситуацию?», я восклицала: «За что он меня обидел?». Я на полном серьезе решила, что могу быть чьим-то учителем, хотя на самом деле я была не более, чем плохим студентом.

Чему же я пыталась научить своего бывшего мужа – этот посланный Богом, более чем странный инструмент моего пробуждения? Я пыталась его научить, что никто и ничто не может спасти его от боли и обид. Даже если он окружит себя огромной армией и наденет на себя самые непробиваемые доспехи, даже если воздвигнет высокие заборы и крепости, выроет глубокие рвы и заполнит их снайперами, всё равно – ничто не сможет его спасти! Я пыталась его научить, что он может стать такой же живой мишенью, какой он сделал меня, и что нельзя защищаться, одновременно нанося раны и обиды другому человеческому существу. Но, по сути, мы оба играли в одну и ту же игру под названием «страшилки», искусно соревнуясь в том, кто больше напугает другого. Джеф до смерти боялся интимности, я, в свою очередь, боялась остаться незащищенной в чужой стране, и мы играли на этих тонких чувствительных струнах с большим мастерством, упорно блефуя и даже порой извлекая из этой игры ложное и одновременно ликующее чувство победы.