в зелено-пятнистой одёжке, и он усердствовал над небольшим, придвинутым вплотную к стене резным столиком, на коем сейчас громоздилась странная шкатулка с тёмным зеркальцем и большим стеклянным глазом.

Над шкатулкой горел яркий светильник. Настолько яркий, что огонь очага и свечей терялся в его свете.

При виде начальницы стражи да Петроф встал и сделал витиеватый поклон.

— Доброй ночи, госпожа Аманда. Рад нашей встрече — громко произнёс он, и пока начальница не опомнилась, протянул свиток.

Женщина осторожно приняла его и развернула. Взгляд скользнул по бумаге и сразу же наткнулся на сургучную гербовую печать и широкий росчерк, принадлежащий её сиятельству, а потом впился в ровненькие строчки, принадлежащие перу секретаря госпожи маркизы:

«Сии господа учинят у тебя говорящую шкатулку. В замке пока не имею желания иметь эту вещь, но ежели ценна пользой будет, дам изволения учинить и у себя. Но покуда ты опробуй».

Аманда глубоко вдохнула и сжала зубы и, пересилив себя в желании швырнуть свиток на пол, положила на стол. Мало ей, что ли, испытаний? А тут ещё и шкатулка колдовская.

А зверомуж оторвался от своего дела и позвал яркого халумари, проговорив что-то на своём языке, но похожее на: «Три нет клась? Или толка видифон?»

«Пока видифон», — ответил ему да Петроф.

Начальница стражи сняла с головы шляпу и провела рукой по лицу. Внутри бушевали весьма противоречивые чувства: и больше всех среди них выделялась злость, шепчущая на ухо, что уже в своём же доме не хозяйка.

Вторым чувством был голод. И пахнущая на столе жареная порчетта в непривычных пряностях, тонко нарезанный сыр и странные печёные овощи — круглые, светлые, но с румяными корочками, а ещё несколько бутылок халумарского вина, заставили живот заурчать и перебили злость желанием скорее поесть.

Зверомуж буркнул что-то непонятное и отряхнул ладони. Потом дотронулся до шкатулки пальцем и заговорил на своём: «Лё. Лё. Проверка связи».

И из коробочки защебетало в ответ, а сама она вспыхнула мертвенно-голубым светом, и на небольшом зеркальце проступил движущийся портрет незнакомца.

Да Петроф снова сделал поклон и проговорил:

— Госпожа Аманда, у нас говорят, без стакана не разберёшься. Но хотелось бы спросить, дом, где произошло нападение на магичек, всего в трёх сотнях шагов отсюда? Может, ещё раз осмотрим?

Аманда уже кипела от возмущения, но держалась из последних сил. И эти силы кончились в миг, когда предложили ещё куда-то пойти в ночи.

Начальница стражи взяла со стола вилку и с силой воткнула в хребет печёного поросёнка. Было слышно, как хрустнул ломающийся позвоночник.

— Господа, можно я сперва поем? — процедила женщина и, не дожидаясь ответа, села за стол. Она хозяйка этого дома, и никто, кроме госпожи маркизы и настоятельницы храма, ей сейчас не указ.

* * *

Авроре не спалось.

Ночь перевалила за хребет своей середины. Полярный треугольник немного повернулся, словно ось тележного колеса. Охристый уголёк Лампады склонился к горизонту. Пришлые говорят, что эта звезда светит, как их «люна» в «новолюние», что бы это ни значило, и мир готов был погрузиться в кромешный мрак.

Аврора лежала на траве, подложив под себя новенькую циновку, поверх которой кинула шерстяное одеяло, и укрылась, как одеялом, своим плащом. На ноги положила тонко выделанную овечью шкуру. Спать легла в одной лишь ночной рубахе, а под голову подсунула сумку с деньгами. Неудобно, но если спать в одежде, то утром будешь мокрой и потной, что неудобнее вдвойне. Ведь Небесная Пара не любит грязнуль, если они не грязепоклонники, конечно, и насылает на них порчу и болезни. И даже Пречистая Аква отворачивается. Доспех, оружие и сумку с порохом разместила рядом, чтоб можно было рукой достать.

Сейчас можно опасаться только злых людей, ибо в круг светораздела, просыпанного пеплом, мелкая нечисть не пролезет. От крупного же демона всё равно не спастись и остаётся лишь уповать на милость Небесной пары, да благословение двуликой Такоры — богини удачи.

Но не спалось. От тихо потрескивающего костра тянуло дымом, горелой кашей, которой ужинали солдатки, и копчёной колбасой, коей угощалась рыцарка Виолетта. Вдоль пепельного круга тихо прохаживалась парочка караульщиц, которая время от времени кидала камушки в бродящих снаружи скелетов и вытягивала в их сторону копья с висящими на них масляными фонарями, но, помня, как чёрный зверь дотянулся до их товарки, соблюдали осторожность.

Нежить охала и неуклюже размахивалась руками, отшатывалась от огня, однако преступить круг и кинуться в отместку на людей не могла.

Но внимание Авроры было сосредоточено не на караульщицах, а на девчонке, которую подобрал господин барон. Та весь день проспала, а к ночи оживилась и теперь принялась за посуду.

Баронета да Вульпа со вздохом встала, накинула прямо поверх ночной рубахи перевязь с оружием и подошла к девчонке. Та глянула на Аврору и приступила к своим обязанностям, а наёмница достала рапиру-мышеколку и легко стукнула по запястью деревенщины, словно указкой.

— Руки покажи.

Девчонка отложила в сторону тряпку и показала ладони, глядя с непониманием вверх.

— Выше.

Аврора прищурилась, разглядывая руки девчонки, а затем подняла свою руку. По рукам можно многое понять о человеке.

У самой баронеты руки были в мозолях от постоянных упражнений с копьём, мечом и тяжестью. Малые трещинки на коже забиты чёрным порохом и ружейным маслом настолько, что его уже не получалось отмыть — всё равно при ярком свете видно.

Пальцы крестьянки должны быть грубыми от чёрной работы, обожжёнными горячими углями, горшками и кипящим жиром, исцарапаны плохим инструментом. У сестры Стефани, к примеру, они в мозолях, ибо быт храмовых послушниц тоже не многим отличается от сельского и не менее тяжек, разве что вместо общины, трудятся на благо храма.

Руки виденных магичек и деревенских ведьм грязны от чернил, колдовской пыли, жира масляных ламп и изрезаны стеклянными ножами, нужными для опасных чар.

Даже у избалованного младшего братца Авроры пальцы исколоты портняжной иглой, исцарапаны когтями птиц и обмозолены струнами лютни, потому как его учили важным при дворе наукам: белошвейному мастерству, грамоте, соколиной почте и музицированию.

Руки подобрашки несомненно принадлежали труженице, но, кроме прочего, на запястьях виднелись особые следы, и вряд ли это золотые браслеты. Скорее уж кандалы каторжницы или рабыни.

Наёмница опустила свою руку и задумалась. Неужто беглая? Но какая дура закуёт в железо ведьму, не отрезав язык и не сломав пальцы? Иначе в одно погожее утро можно просто и не проснуться.

Но с этим можно разобраться и позже. Всё равно путь долгий, к