— Ну так не ходите, — заметил Ломов. — И вообще забудьте об этой истории. Нам с вами со дня на день прикажут отплыть, и неизвестно, когда мы вернемся и вернемся ли вообще. Стоит ли сейчас забивать себе голову посторонними предметами?

— Стоит, тем более что это моя собственная голова, — колюче отозвалась Амалия. — Я хотела вчера поговорить с Оленькой, но она отказалась под тем предлогом, что плохо себя чувствует. По-моему, она что-то скрывает. Или скрывает, или недоговаривает, или что-то еще — я уже в первую нашу встречу заметила, что она слишком напряжена для человека с чистой совестью.

— А поручик?

— Не знаю. Ларион Маслов сказал, что Арсений выглядел совершенно ошеломленным, когда увидел Колю у основания лестницы.

— А на свидетельство студента можно положиться? По-моему, этот молодой человек склонен прихвастнуть.

— По словам Володи, все были изумлены, и поручик не исключение. Так что Ларион ничего не выдумывал.

— Вы и с Володей успели поговорить?

— Конечно. Я отправилась в госпиталь, чтобы узнать, придет ли его брат в себя и можно ли будет задать ему несколько вопросов. Врачи не смогли сказать мне ничего определенного. Тяжелое состояние, больной без сознания, надежда еще есть, но она невелика, и все в таком же духе. Его брат сидел возле постели, и я побеседовала с ним. Среди прочего Володя подтвердил, что после того, как Коля вышел, никто не покидал гостиную. Так что даже если бы кому-нибудь из присутствующих взбрело в голову столкнуть его брата с лестницы, он просто физически не имел такой возможности.

— Значит, Коля упал сам, — вздохнул Ломов. — И Лиза умерла сама. А Арсений и Оленька просто увидели во сне, что с ними будет.

— И конечно, сейчас вы снова с самыми лучшими намерениями посоветуете мне отступиться, — не выдержала Амалия. — Полно вам, Сергей Васильевич. Я же прекрасно понимаю, что вы говорите это, только чтобы меня раззадорить.

И она сердито сверкнула глазами на Ломова, но ее толстокожий напарник даже бровью не повел. Чтобы пронять Сергея Васильевича, в него требовалось как минимум выстрелить из пушки — и то не факт, что он не сумел бы увернуться.

— А знаете что, госпожа баронесса, — почти добродушно промолвил Ломов, — я начинаю думать, что генерал Багратионов был не так уж неправ, когда решил соединить нас для задания. Думаю, нам все-таки удастся выполнить его и вернуться домой.

— Даже не сомневайтесь, милостивый государь, — ответила Амалия с иронией.

— Ну что, продолжим наши упражнения? — спросил Сергей Васильевич.

— Разумеется, — ответила его собеседница. Она поднялась с места, встала в позицию и, подождав, пока Ломов займет свою с оружием в руках, задорно отсалютовала ему: — En garde [13], месье!

— Чай соленый, — сказала Варвара Дмитриевна строго, отставляя от себя чашку. — Это вы положили туда соль?

Молоденькая горничная, которую взяли на место всего несколько недель тому назад, покраснела.

— Сударыня, этого не может быть! — необдуманно воскликнула она.

— Как это не может быть? Вы что же, обвиняете меня в том, что я лгу? Базиль, ты слышал? Я, оказывается, лгу, — говорила Варвара Дмитриевна монотонным голосом, словно происходящее не доставляло ей никакой радости; но блеск ее глаз показывал, что она наслаждается и не намерена упустить ни единой возможности лишний раз подчеркнуть, что она тут хозяйка. — Поразительная пошла прислуга, просто поразительная!

— Может быть, чашку плохо вымыли, — равнодушно отозвался хозяин дома.

— Ах, — сказала Варвара Дмитриевна с удовлетворением, — так, значит, мы платим прислуге за то, чтобы они не мыли посуду. Очаровательно! Мой покойный отец всегда говорил, что Россия катится в пропасть, и, кажется, я начинаю разделять его точку зрения…

Машенька метнула на мать быстрый взгляд и уставилась на чайную ложечку в своих пальцах, словно важнее ее ничего на свете не было. Базиль, ничего не отвечая, смотрел то на портрет своей матери, висящий на стене, то в угол столовой. Есть же на свете семьи, мелькнуло у него в голове, которые завтракают, обедают и ужинают вместе, и никто ни с кем не ссорится, все довольны, и никому не мерещится в чае соль, которой там нет. Он покосился на Арсения, но сын, казалось, был настолько поглощен своими мыслями, что не шелохнулся бы, даже если бы поблизости выстрелили из пушки. Тут Базиль некстати вспомнил, что случилось вчера после одного такого выстрела, и заерзал на месте.

— Уберите, — сказала Варвара Дмитриевна горничной, кивая на чашку. — И принесите мне кофе.

Она откинулась на спинку стула. Базиль, повернув голову, украдкой посмотрел на часы, которые прилежно отстукивали время. Еще десять минут, и можно будет сбежать.

— Я надеюсь, ты не станешь задерживаться на работе, — подала голос жена, заметившая его движение. — Если мы опоздаем на вечер к графине Хвостовой, это произведет невыгодное впечатление. — И она обратилась к дочери: — Думаю, тебе лучше надеть синее платье.

— Я не хочу синее, — проворчала Машенька. — Розовое лучше.

— Что ж, надевай розовое, — согласилась Варвара Дмитриевна. — Если хочешь походить на поросенка.

Машенька посмотрела на мать недобрым взглядом и поджала губы.

— Не слушай ее, — вмешался Базиль, ободряюще улыбаясь дочери. — Розовый тебе очень к лицу.

— Все равно все будут смотреть не на нее, а на Оленьку, — нанесла последний удар Варвара Дмитриевна. — И на вас, Арсений. Вы станете главным событием вечера, хотя, если вдуматься, что такого произошло? Какой-то недотепа всего лишь оступился и покатился по лестнице…

И она растянула свои тонкие губы в холодной улыбке, на которую никто не рискнул улыбнуться в ответ.

— Где мой кофе, между прочим? — уронила хозяйка дома в пространство.

Базиль воспользовался моментом, чтобы подняться с места, объявить, что сегодня у него много важных дел, и скрыться за дверью. С его уходом призрачное семейное единство, представленное сидящими за столом людьми, окончательно рухнуло. Арсений тотчас вспомнил, что у него тоже есть дела, Машенька объявила, что ей надо готовиться к вечеру, и оба удалились. Оставшись в столовой одна, Варвара Дмитриевна иронически покосилась на портрет свекрови в полосатом платье по моде 1850-х годов, с розой у корсажа. Хозяйка дома всегда считала, что мать ее мужа на этом портрете походила на разряженную цыганку.

Поднявшись к себе, Арсений сделал несколько шагов по комнате, посмотрел в окно и убедился, что небо по-прежнему находится наверху, а кусок улицы — внизу и они даже не думают поменяться местами. Погода была ни то ни се, но вовсе не из-за нее молодой человек ощущал себя так, словно на него что-то давило. Машенька поскреблась в дверь и после отрывистого приглашения войти заглянула в комнату.