— Ну все, мне надоело! — сказал Димыч и съехал на обочину. — Сама расскажешь или простимулировать?

— Сейчас, сейчас, — пообещала я. — Дай только с мыслями собраться. — А попробуй тут собраться, когда такие невероятные факты открываются. «Мой киллер» имеет отношение к певичке, которая покончила жизнь самоубийством и которая то ли была беременная, а то ли и не была…

— Так, парень, — я пытливо посмотрела на Димыча. — Ты когда-нибудь слышал про младенцев из пробирки?

— Естественно, — кивнул он, еще не понимая, в какую степь я клоню. — Не такой уж я деревенский, как может показаться на первый взгляд.

— А про суррогатных мамаш?

— Это те, что вроде инкубатора? — Димыч оказался сведущ и в этом вопросе.

— Именно! — Я тихо торжествовала.

— А дальше-то что? — недоумевал Димыч.

— А то, что это связующее звено, понял ты? — У меня руки чесались щелкнуть его по носу. — Этот Плейбой, или Маратик — он связующее звено между твоей Властой и нашей чугуновской Катькой!

— Какой еще Катькой?

— Пяткиной! Катькой Пяткиной. Есть у нас в Чугуновске такая высокоинтеллектуальная особа. Вернее, была, пока ее инопланетяне не похитили.

— Приехали! — так среагировал на инопланетян Димыч, тот самый, который еще недавно с упоением вешал мне лапшу про международный симпозиум в защиту мухи цеце. — С инопланетянами — это не ко мне.

— А вот и к тебе, милок, — упивалась я собственной прозорливостью. — Потому что Катька как раз и есть та самая суррогатная мамаша. Кто родители младенца, она без понятия, но на свет он, насколько я разбираюсь в таких вопросах, должен явиться в августе. Как и твой загадочный крестник.

Глазки у Димыча заблестели, а дыхание участилось, из чего я сделала вывод, что мои аргументы произвели на него впечатление. Правда, он еще сомневался, для порядку:

— А это не того… Не совпадение?

— Гарантия — девяносто девять процентов, — заявила я самым безапелляционным тоном. — И вот что… Некая Инесса в окружении твоей Власты, часом, не наблюдалась?

Димыч уставился на меня, как новообращенный на живого Мессию:

— Без понятия… А кто это такая?

— Одна старушенция, — слегка приоткрыла я завесу секретности, — которую тот, кого ты ласково называешь Маратиком, третьего дня порешил.

— А ее-то за что? — затаил дыхание Димыч.

— Могу только догадываться, — я целенаправленно набивала себе цену, однако же в конце концов поделилась с Димычем своими догадками совершенно безвозмездно.

— Ну и дела, — покачал он головой и завел машину.

Остаток пути до фазенды мы провели в размышлениях. Причем каждый — в своих. А остановились только однажды, у небольшого придорожного магазинчика. Димыч купил там килограмма два сосисок, бутылку кетчупа и пачку чая.

— Это на ужин, — пояснил он рассеянно.

А уже через четверть часа мы были на месте. В каком-то дачном поселке на отшибе. Причем довольно-таки задрипанном. С домиками-скворечниками и похилившимися заборчиками. Точь-в-точь, как у нас под Чугуновском. В тех краях, где судьба в недобрый час свела меня с Катькой Пяткиной.

— Вот здесь и поселимся, — Димыч показал на неказистую халупу о трех окошках, но с верандой. — Это мое наследство от прабабушки.

— Ну ты — Рокфеллер, — хихикнула я, потягиваясь. — Неужели это все твое?

— Не, на двоих с сеструхой, — уточнил Димыч и, не обращая ни малейшего внимания на мои едкие замечания, достал из-под крыльца ключ и отпер висящий на некрашеной двери амбарный замок.

— Заходи, — обронил он на ходу и тут же начал распоряжаться. — Так, ты будешь спать вон на том топчане. А я на веранде, на матрасе… Теперь насчет ужина. Газа здесь, как ты понимаешь, нет, разожжем во дворе костер и устроим небольшой пикничок…

— Ага, барбекю, — ввернула я, брезгливо принюхиваясь к затхлым тряпкам на топчане. — Слушай, а твоя прабабушка… Вы ее хотя бы похоронить не забыли?

Но Димыч меня уже не слушал, потому что деловито орудовал во дворе. Сооружал костер из подручных средств. А совсем скоро я заметила в его руках шампур, на который он нанизал купленные по дороге сосиски и тут же возложил их над огнем. Запахло не то чтобы очень аппетитно, но вполне съедобно. Я подумала-подумала и присоединилась к Димычу, тем паче что у костра не так кусали комары.

Уже потом, когда я с пятой или шестой по счету сосиской расправлялась, Димыч неожиданно спросил:

— А тебе-то эта Катька кем приходится?

— Никем, — пожала я плечами.

— А зачем же тогда ты в это ввязалась?

— Да так… Решила сбежать от климакса. — По всей видимости, из-за того, что я облопалась сосисок, кровь отлила у меня от головы к желудку, а иначе разве бы я призналась?

— И куда?

— Что куда?

— Ну, куда сбежать?

— Наверное, к маразму, куда же еще? — вздохнула я горестно, примериваясь то ли к шестой, то ли к седьмой сосиске. — Другой-то дороги пока не проложили.

— Да-а, впечатляет! — глубокомысленно изрек Димыч, когда мы поравнялись с покривившейся стелой, символизирующей въезд в славный град Чугуновск, и даже притормозил у обочины. Видимо, от избытка чувств.

— Еще бы! — фыркнула я.

Что и говорить, там было на что посмотреть. Особливо свежим глазом. Один герб, состоящий из изображения белки, чей-то зловещей волей помещенной в шестеренку, дорогого стоил. Под гербом хотя и с трудом, но все еще читалась витиеватая старославянская вязь «Добро пожаловать в город Чугуновск», а также корявая самодеятельная приписка неизвестного хохмача «город-герой». Дальше шел указатель, содержащий сведения, в каком направлении и в скольких километрах располагаются ближайшие к Чугуновску культурные центры, поперек которого чья-то неутомимая рука начертала ура-патриотическое «Чугуновск — столица мира».

Правда, я все это видела в тысячу первый раз, а потому остроты ощущений не испытывала. В отличие от Димыча, который так прямо и ухохатывался. И вообще это его идея была — проведать Катькину бабку с целью выяснения Катькиной же дальнейшей судьбы. Что касается меня, так я в Чугуновск не рвалась и тоской по родине не страдала, а потому вся эта тупая наскальная живопись приступов умиления во мне не вызывала.

А впрочем, уже через какие-то двести метров и я заметила нечто принципиально новенькое. Свежую надпись на тянущемся вдоль железной дороги заборе. «Риелтор Харламов — жулик» извещал прогрессивную общественность очередной чугуновский правдолюбец. Согласитесь, а ведь не каждый день такое на заборе-то прочтешь. Обычно-то все больше матерная лирика да предвыборная агитация, а тут, чувствуется, — наболело у человека. Вот и выплеснул, тем паче что никаким судом, хоть даже и Страсбургским, риелтора Харламова не ужучишь, только зазря денежки потратишь. А тут всего лишь баллончик краски — и попранная справедливость восторжествовала.