— Я кое-что забыл.

Он запыхался, щеки его раскраснелись. Вероятно, Эдмунду пришлось возвращаться издалека. Сегодня он вновь оделся с изящной нарочитой небрежностью: красный бархатный жилет, расстегнутое пальто, платок на шее. В руке он сжимал портмоне. Подойдя к столику возле зеркала, он отпер стоявшую на нем небольшую шкатулку, вынул из нее несколько монет и переложил их в портмоне, после чего наконец повернулся ко мне:

— Что-то случилось?

Он ничуть не сердился на меня за то, что я без спросу расхаживал по его комнате, — по всей видимости, это его нимало не тревожило.

— Ты куда? — спросил я.

Он неопределенно тряхнул головой:

— Прогуляюсь.

— Но куда?

— Отец… — Он улыбнулся, как мне показалось, немного удрученно.

Я не мог вспомнить, когда он в последний раз улыбался, но улыбаться или нет — это, разумеется, решать ему.

— Прости меня, — улыбнулся я в ответ, — я постоянно забываю, что ты уже не ребенок.

Он двинулся к двери, и я шагнул за ним. Неужели он сейчас уйдет? Почему он не посмотрит на меня, не посмотрит на меня внимательно, не увидит, что я выздоровел, что привел себя в порядок, что с нашей прошлой встречи я изменился?

Эдмунд нехотя остановился. Мы стояли по разные стороны дверного проема, черной расселиной ставшего между нами. Два шага — и он исчезнет.

— Могу я спросить тебя кое о чем? — проговорил он.

— Разумеется. Спрашивай, о чем твоя душа пожелает. Я приветливо улыбнулся. Вот оно — начало беседы, наш с ним шанс, зарождение чего-то нового.

Он глубоко вздохнул.

— У тебя есть деньги?

Я остолбенел:

— Деньги?

Он скривился и помахал портмоне:

— Тут почти пусто.

— Я… — Звуки не складывались в слова. — Нет, прости…

Он пожал плечами:

— Пойду спрошу у мамы.

И исчез за дверью.

* * *

Сам не свой от унижения, я вернулся к себе. Значит, в его глазах я всего лишь кошелек? И кроме денег ему от меня ничего не надо?

Я уселся за письменный стол. Нет, это невозможно. Но деньги… Наверное, для него они олицетворяли вещи, которых мы были лишены. Ведь последние несколько месяцев семья терпела нищету… Вполне очевидно, что ситуация изматывала его. Нехватка денег непрестанно напоминала о болезни отца. А сейчас я восстал из мертвых, что само по себе неплохо, однако я по-прежнему не мог дать ему того, в чем он так нуждался. Он молод. Понятно, что эта простая, но вынужденная потребность стала играть в его жизни такую роль. Но он должен дать мне время. Благодаря моей идее Эдмунд получит не только то, в чем он так нуждается прямо сейчас, но и самое важное в этой жизни, — впрочем, это он поймет лишь со временем.

Я обмакнул перо в чернильницу и провел им по листу бумаги. Талантами художника природа меня обделила — к моему величайшему сожалению, ведь натуралисту постоянно приходится делать зарисовки. Впрочем, за долгие годы мне удалось выработать определенную технику, поэтому сейчас я, по меньшей мере, мог вполне сносно рисовать пером.

В голове у меня роились мысли, и пока они не исчезли, нужно было перенести их на бумагу. Я представлял себе ящик из дерева со скошенной крышкой. Форма соломенных ульев была естественной, со стороны они напоминали гнездо, а благодаря своему цвету почти сливались с колосьями в поле. Мне хотелось создать нечто иное, продукт цивилизации, маленький пчелиный дом, с дверьми и окнами, чтобы его можно было открыть и заглянуть внутрь. И он должен выглядеть как творение человеческих рук, ведь только мы, люди, способны построить нечто стоящее, создать конструкцию, возводящую в ранг творца человека, а не природу.

* * *

Я просидел за чертежом несколько дней, вычерчивая миллиметровые линии, раздумывая, как наладить производство придуманного мною улья, и отдавая все силы мельчайшим деталям. Моя семья продолжала жить своей жизнью. Порой я готов был вообще забыть об их существовании, однако Джорджиана и Тильда ежедневно навещали меня. И еще Шарлотта.

Однажды утром она заглянула ко мне удивительно рано. Раздался негромкий стук в дверь — она всегда так стучала. Я вычерчивал крышу улья и поэтому сперва не ответил.

Стук повторился.

— Входи… — с досадой вздохнул я.

Дверь открылась. Шарлотта стояла, выставив одну ногу вперед, будто готовилась к прыжку и собиралась с силами.

— Добрый день, отец.

— Добрый день.

— Можно войти? — Голос звучал спокойно, но глаза она опустила.

— Я работаю.

— Я не буду тебе мешать, просто хочу вернуть ее обратно. — Она протянула мне книгу, сжимая ее обеими руками, словно нечто ценное. Шарлотта шагнула вперед, подняла голову и посмотрела на меня: — Я надеялась, что ты уделишь мне время и не откажешься обсудить ее… — Ее серо-зеленые глаза были посажены чересчур близко и совсем не походили на глаза Тильды. Шарлотта вообще была совершенно непохожа на свою мать.

— Поставь ее туда. — Я кивнул в сторону книжного шкафа и выразительно посмотрел на дочь, надеясь, что этого будет достаточно и что мне не придется самому выпроваживать ее.

— Хорошо. — Она снова опустила голову, подошла к шкафу и остановилась.

Я взял себя в руки. Да, мне некогда, но у меня нет никаких оснований вести себя с нею резко.

— Я сейчас работаю, но чуть позже с радостью побеседую с тобой, — сказал я в надежде, что голос мой прозвучал достаточно мягко.

Она не ответила и лишь посмотрела на книгу, которую по-прежнему держала в руках.

— Куда ее поставить?

— На полку, разумеется.

— Да, но… я думала… разве ты не расставляешь их в определенном порядке?

— Нет. Просто поставь ее куда-нибудь.

Шарлотта подняла глаза. Она явно оживилась.

— Хочешь, я приведу твои книги в порядок?

— Как это?

— Я могу расставить их по алфавиту или рассортировать по авторам, — не унималась она.

— Ну… да… почему бы и нет…

Она улыбнулась и уселась на полу перед шкафом. Я посмотрел на изящную линию ее шеи и забранные наверх волосы. Никакой завивки. Видимо, Шарлотту подобные глупости не интересовали. Она немного поерзала, усаживаясь поудобнее. Явно собиралась просидеть здесь долго.

Затем она принялась разбирать книги. Работала она споро, а движения были уверенными и осторожными. Она брала в руки книги, словно… ну да, словно возвращала в гнездо выпавших птенцов.

Я вновь склонился над чертежом, пытаясь вернуться к работе, но не мог оторвать от Шарлотты глаз. Сколько радости было в ее движениях, сколько заботы, внимания и благоговения. Она выстраивала книги ровнехонько, в линейку, а потом проводила рукой по корешкам, чтобы убедиться, что ни один из них не выступает. Когда-то давно я и сам расставлял так книги. Видимо, Шарлотта почувствовала, что я смотрю на нее, потому что повернулась и улыбнулась мне. Я поспешно улыбнулся в ответ и вновь уставился на чертеж с тем необъяснимым чувством, будто меня раскусили.