Мои предчувствия обострились, когда Марсель начал петь, задавая ритм работе своего помощника Жана. Его коллега помоложе вооружился двумя камнями, и в ансамбле по явился ударник. Напев подхватила Рашель, хорошо знающая все эти песни, вплетая в него свой голос, высокий и нежный. Тело Марселя захватило в плен ритмом, он дрожал, почти как одержимый. На лице колдуна сияла улыбка творца, довольного процессом сотворения, и эта беспредельная радость, как мне показалось, не была отмечена печатью зла.

Пока Жан просеивал содержимое ступы, имело место нечто случайное, но, судя по реакции Марселя, исполненное глубокого смысла. «Случайность» события в данном случае следовало оценивать скептически, к чему я уже начал привыкать. Ибо на Гаити ничего не делается как надо, но ещё в меньшей мере оно происходит просто так.

Заметив у меня на поясе нож, Марсель попросил его в подарок. Вещь была мне дорога – я её выменял за несколько лет до того в верховьях Амазонки, на реке Апуримак в Перу. Я сказал Марселю, что это самая дорогая вещь, какая у меня есть, и расстаться с предметом, который достался мне за выполнение важнейшего обряда, я не могу. Здесь я, правда, малость приврал, но так искренне, что в последовавшем правдивом рассказе было уже не до ножа.

Мне вдруг захотелось передать ему это чувство – как оно там, в неведомых краях. Я стал описывать скалистые ущелья на севере Канады – необитаемую область, чья территория равна нескольким Гаити. Я говорил о бескрайних просторах тундры с её узорчатою флорой, калейдоскопом голосов и красок, бескрайних везде и отовсюду. О раскинутых до горизонта полотнах янтарно-багряного цвета. О лесах каменных великанов в обрамлении ледяных полей, о глыбах камней и льда, дрейфующих в океане облаков. И посреди двух этих крайностей – растений-карликов и великанов гор – нет никого размером с человека. Мне очень хотелось живописать Марселю край, где человек лишён значимости. И осмыслить это Марселю было, может быть, труднее всего. Потом я заговорил о перепадах температур, о промерзающих до дна озёрах, о том, как леденеет и хрустит на морозе мокрая одежда. Описал крупную дичь – лосей, оленей, и сколько в ней мяса. Поделился легендами опытных егерей о волках и медведях. И, наконец, мне удалось увлечь его в мысленный вояж, именуемый vision quest.

Когда я был моложе, чем сейчас, мне было велено взобраться на вершину горы, у подножья которой меня ждал старый индеец Гитксан. Я старался перенести туда и Марселя. Я мысленно уносил его, описывая извилистые тропы вдоль обрыва, где могут пройти только горные козы, лавины гремучих камней, ледники и еловые рощи. Работая вместе, мы возводили каменный курган. Он видел, как приближается ко мне зверь неведомой породы, а я умираю от голода и жажды в одиночестве, на горной вершине. Явление мне зверя не случайно, говорил я Марселю – то был ниспосланный мне свыше дух-хранитель, которого можно призвать на помощь от силы пять или шесть раз за всю жизнь. Мой зверь-хранитель и сейчас рядом со мной, вот почему тебе меня не испугать, Марсель. Людей я вообще не боюсь, никого.

Когда Марселю это стало ясно, он заметно оживился. Перенесённый мною воображаемый полет обладал разительным сходством с основными этапами гаитянской инициации. Хунсис канзо, то есть адепт, проводит неделю аскезы, соблюдая особую диету под надзором старейшины. В конце испытания ему называют его магическое имя, под которым он входит на путь лоа в сане божественного всадника[82]. Наконец-то я стал для Марселя своим, войдя в его мир. Рашель сама слышала, как он делился с аборигенами впечатлением от «белого, который прошёл посвящение», который, конечно, не «наш человек», но они в своей Канаде все такие, и как они там живут, непонятно.

Две дамы из свиты Марселя прохлаждались на крыльце бара «Орёл». Гнусный род его занятий усугубляла внешность этих тёток – бигуди и ногти с ярким красно-фиолетовым лаком. И всё-таки его контору нельзя было назвать притоном. Дивное разнообразие интимного багажа гаитянина с его жёнами, любовницами и девочками всех мастей могло удовлетворить самый взыскательный вкус сильного пола. К Марселю приходили мужчины, уже изведавшие немало, чтобы взбудоражить свою плоть, а чаще всего просто ради общения. За фасадом бара и борделя функционировал неформальный клуб по интересам.

Мы с Марселем пили за установившееся между нами взаимопонимание, закусывая рисом с фасолью. Он вспоминал детали нашей первой встречи с мастерством бывалого рассказчика, параллельно объясняя, как вначале водил меня, новичка, за нос. Ещё рассказывал мне, как применять снадобье. Клайн не ошибался, говоря, что её можно распылить в форме креста на пороге дома намеченной жертвы. Мой собеседник уверял, что её также можно высыпать за воротник или в башмаки будущего зомби. Мне по-прежнему не давали покоя мозоли на крестьянских ногах. Кроме того, рассыпанный у входа в жилище яд, по идее, должен навредить каждому, кто на него наступит. Обувь существенно снижала риск поражения посторонних лиц.

Установив с Марселем довольно доверительные отношения, я перешёл к вопросу о противоядии. Клайн ссылался на ряд свидетельств, согласно которым жертва получает противоядие, когда пробуждается на кладбище. Затронув эту тему в разговоре с Марселем, я получил уклончивый ответ. Оживляет дремлющего мертвеца исключительно бокор, своей колдовской силой, настаивал Марсель. Бокор является на погост в сопровождении двух ассистентов, подходит к могиле-инкубатору и произносит имя того, кто в ней лежит. Зомби выбирается оттуда самостоятельно, его связывают и уводят, предварительно избив. Жуткое описание полностью совпадало с историей Клервиуса Нарцисса. При этом мой собеседник упомянул и о веществе, способном свести на нет последствия отравления. Вопрос, смог ли бы он изготовить для нас и этот препарат, казалось, вывел его из себя.

– Ну естественно, никто не делает отраву без противоядия! – ответил колдун, взглянув на Рашель, как на последнюю дуру.

В тот же день Жан снова потревожил останки мёртвой девочки. Аккуратно разместив внутри гроба посуду с отравой, он снова закрыл его крышку, после чего удалился в сумрак святилища. На этом его работа была на какое-то время выполнена. Снадобью положено находиться рядом с покойником трое суток. А тем временем Марсель приступил к изготовлению противоядия собственноручно, без помощи Жана, что, в принципе, не удивительно. Начал он с распределения по более объёмистым ступам свежей листвы растений шести видов. Это были: алоэ, гваяковое дерево[83], душистая цедрела[84], «свечное дерево» – драцена[85] и два вида каперсов – «ка-ка» и «вонючий труп».