– Задержали дела. А где он сейчас?

– К сожалению, отошёл. Но скоро вернётся. С ним будет Бо Холмштедт[87]. Знаешь, кто это?

– Естественно.

Вот это сюрприз! Дело в том, что профессор Стокгольмского университета Бо Холмштедт – один из ведущих токсикологов в мире и большой друг Шултса, с которым они совместно работали над несколькими проектами на Амазонке.

Я и Марна успели выпить ещё по одной, когда появился отец со шведским гостем. На сей раз Натан Клайн выглядел иначе, нежели в первый раз – он был искренне рад меня видеть.

– А вот и вы! В целости и сохранности. Это радует. А это Бо Холмштедт. Вы знакомы?

– Моё почтение, профессор.

– Привет, Уэйд.

– Бо собирался в аэропорт, но я уговорил его остаться выслушать твой отчёт.

– Да оставь ты парня в покое, Натан. Пусть человек отдохнёт. Марночка, принеси старику выпить?

Он говорил с акцентом скандинава, который учился в Англии. Немолодой и коренастый, одет консервативно – серая фланель и блейзер. Непринуждённая беседа помогла мне расслабиться перед тем, как я стал докладывать по делу. Перемежая рассказ анекдотами и попутно отвечая возникавшие у Клайна и Хольмштедта вопросы, я описывал уникальное устройство гаитянского общества, его историю, всячески подчёркивая значение религии водун, регламентирующей жизнь гаитян. Затем я перешёл к событиям, которые помогли мне завладеть препаратом Марселя Пьера. После чего наша беседа была сосредоточена на теме яда.

– Относительно фауны точных сведений пока что нет, но я успел идентифицировать растения. Одно из них – «чесоточный горошек» на местном наречии, то есть Mucuna pruriens, чьи плоды покрыты жгучими волосками.

– И каковы химические данные? – тут же спросил Клайн.

– Их пока немного. Я разговаривал с Шултсом, и он, похоже, верит в психоактивные свойства этих семян, поскольку был свидетелем того, как в Колумбии с их помощью выводят глистов и лечат холеру.

В разговор вмешался Холмштедт:

– Существует разновидность мукуны… как же её? Ах, да – флагелиппа. В центральной Африке из неё добывают яд для наконечников стрел. Содержит что-то вроде физостигмина. Вы, конечно, знакомы с литературой на тему калабарской фасоли?

Хорошо, что я был знаком, потому что большая часть написанного вышла из-под пера Холмштедта же. Я сказал, что пересмотрел свою первоначальную гипотезу и объяснил, что следов этого растения на Гаити нет.

– Хорошие гипотезы не пропадают зря. Что ещё вам удалось раздобыть?

– Albizia lebbeck. Гаитяне зовут его ча-ча. Завезено из Западной Африки, служит декоративным и тенистым деревом.

– В этом что-то есть. И что вы о нём узнали?

– Кора и стручки содержат сапонины[88]. В малом количестве действует как эффективное глистогонное. Доза имеет значение.

– Доза всегда важна, – буркнул Клайн.

– Местные племена травят ими насекомых и рыбу, – пояснил я.

– И что потом с этой рыбой? – спросила Марна.

– Они разбрасывают толчёное семя на мелководье. Сапонины попадают в жабры, рыба задыхается, всплывает, откуда её подбирают местные. Мясо остаётся съедобным.

– Отравить сапонинами млекопитающее намного сложнее. Вы и сами в этом ещё убедитесь, – заметил Холмштедт. – Хотя, по идее, возможно. На востоке Африки из корня Albizzia versicolor делают отменную отраву для стрел. Только она не годится для подмешивания в пищу. Сапонины не всасываются в кишечнике, они должны попасть в кровь.

– Но ведь на Гаити они так и делают? – спросила Марна.

– Да, – подтвердил я. – Сквозь кожу. А каковы симптомы отравления сапонинами, профессор Холмштедт?

– Когда их много – тошнота, рвота, закупорка дыхательных путей. Иными словами, жертва захлёбывается собственными жидкостями.

– С сопутствующим отёком лёгких, не так ли?

– Обязательно.

В перечне предсмертных симптомов Нарцисса отёк стоял на первом месте.

– Альбиция имеет ещё одно секретное свойство, чтоб вы знали, – продолжал Холмштедт. – Многие виды из этого рода содержат компонент особого класса, известный как сапотоксин[89], и его-то как раз поглощает кишечник. Это мерзкое вещество, сапотоксин, просто не даёт дышать клеткам по всему организму. Клетка за клеткой гибнет, приближая вашу смерть. Между прочим, работорговцы из племени эфик делали из коры Albizzia zygia нечто вроде «сыворотки правды» – ибок усиак ово, что на местном наречии означает «снадобье, оживляющее память». Его давали выпить подсудимому. Как видите, Уэйд, круг вашей гипотезы замыкается.

– А что вам удалось разузнать насчёт ящериц, жаб и всего такого прочего? – спросил Клайн.

– С ними было сложнее. В арсенале у Марселя фигурируют жаба и червь-полихет. Ядовитые колючки обеих тварей якобы могут вызывать лёгкий паралич. Но точных сведений пока нет. Герпетологи из нашего музея опознали ящериц с первого взгляда. Они не ядовиты. А доминиканцы уверяют, что от одной из них выпадают волосы и зеленеет кожа. При этом их всё-таки едят. Родственный вид во Флориде ловят кошки, и тоже не умирают. Нарцисса доконали определённо не ящерицы.

– А что за жаба у вас? – спросил Холмштедт.

– Bufo marinus.

– Вы уверены?

– Ошибки быть не может. Подтверждено людьми из отдела герпетологии.

Швед призадумался.

– Изрядно, – вымолвил он, наконец, глядя мне в глаза. – Вот теперь, Уэйд, у вас действительно что-то есть.

* * *

В Кембридже, куда я возвратился на другой день, свежей информации для меня не было. С точки зрения ботаники, Марсель оперировал растениями, содержащими активные лекарственные компоненты, и растения эти родом из Африки, но точных сведений оттуда было совсем немного. Несмотря на одобрение Холмштедта, моя калабарская гипотеза вела в никуда. Я так и не обнаружил на Гаити калабарскую фасоль. А прямую связь датуры с феноменом зомби ещё предстояло доказать.

Это обескураживало, но ближе к вечеру дела пошли лучше, и мне снова повезло. Чем больше я читал о гигантской жабе «буга», составляющей яда, которая так заинтересовала шведского профессора, тем больше у меня в голове всё прояснялось. Дело в том, что железы на загривке у этого создания служили целым резервуаром отравляющих веществ.